Под знаменем Сокола (СИ)

Они с побратимом и еще несколькими командирами шли вдоль берега, проверяя, как устроились их люди, и выставляя караулы. Хотя солнце уже скрылось за лесом, клубившиеся на восходе и полудне рыхлые, волокнистые громады грозовых облаков горели яростным багрянцем, точно впитали недавно пролитую кровь. На широком приплеске, на влажном после дождя песке разводили костры, кое-где уже пахло съестным: шкворчало на углях нарезанное ломтями мясо, кто-то ощипывал, пуская по ветру пегие перья, подстреленных к ужину уток, кто-то потрошил на уху карасей. И рядом с этой будничной, обычной для любого большого похода суетой молчание леса выглядело особенно зловещим.

— Может, Атямас просто клятву, которую давал хазарам, не хочет нарушать, — позволил себе предположить Войнег. — Мол, никого не видели, никого через свои земли не пропускали.

— Это было бы не так уж и плохо, — задумчиво проговорил Хельги. — Только мне кажется, что он просто ждет повод начать войну.

— Он что, сумасшедший? — удивленно расширил глаза Неждан.

— Или ему не жаль своих людей? — подхватил Торгейр.

— Их же не только меньше, но и вооружены они, мы сами видели, как! — воскликнул Радонег. — Луки с топорами да кожаные куртки против кольчуг и длинных мечей!

— Ну уж, ты не скажи! — недобро усмехнулся Войнег.

— Лучники, особенно из засады, еще какой урон нанести могут, — пояснил, теребя загривок Кума, Неждан, как и Добрынич, именно в этих краях получивший первый боевой опыт. — Да и чешуйчатый доспех из нескольких кож защищает лишь немногим хуже кольчуги или ромейского ламиляра!

— Ладно, не пугайте! — с укором глянул на товарищей Торгейр. — Вы что, на полном серьезе думаете, что наш князь, замыслив поход на Итиль, не сумеет одолеть каких-то мокшан?

Хельги только досадливо хмыкнул:

— Одолеть-то он одолеет, и мы в этом ему поможем. Вопрос только — какой ценой! Хотя кровопролитие никому, кроме хазар, не нужно, в воздухе пахнет кровью! И неважно, кто первым ее прольет, на кого падет вина, платить виру придется и мокшанам, и нам. А в выигрыше останется только каганат. А тут еще Свенельд со своей данью! Что он делать-то с нею собирается?

В самом деле, скор, меда и челяди, основных богатств буртасского княжества, в достатке нынче имелось на каждом русском погосте, и куда девать это добро не ведала, кажется, даже премудрая Ольга, с некоторым опасением ожидавшая следующей зимы. В этот год даже торговые гости, ходившее каждое лето в ромейскую землю и прозывавшиеся от того гречниками, предпочли со своими ладьями и дружинами идти на Итиль. Война — это, конечно, риск немалый, зато в случае успеха прибыль не шла ни в какое сравнение с той, которую можно получить от торговли, даже успешной.

Однако в голове Свенельда мысль о дани засела очень крепко. Его дозорные так и рыскали по берегам, точно голодные волки, высматривая, где бы чем поживиться, не гнушаясь в покинутых селах откровенным грабежом, а тот, кто ищет — всегда найдет.

***

Велес ведает, то ли жителей этого селища не успели или забыли предупредить, то ли они понадеялись на чащобу, скрывающую их дома от посторонних, то ли в самом деле решили, что Отдол — обряд очищения огнем — оградит их дома от любого лиха и отведет глаза чужакам. Двое уцелевших из посланного на вороп десятка Свенельдовых людей говорили, будто и в самом деле видели ряженых мужами баб, которые, впрягшись в сохи, опахивали против солнца деревню, в то время как другие жители, следуя указаниям волхва иняти, готовили священный напиток пуре и обрядовую кашу. Варяги также утверждали, что они никого не хотели обидеть, близко не подходили к околице и что мокшане первыми на них напали, приняв за шайтанов или какую иную нежить.

Войнег их рассказам не очень-то верил. Свенельдовы варяги и в Корьдно-то вели себя не как гости, а, скорее, как захватчики, так что Святослав, дабы не злить Ждамира и вятичей, отправил их до весны в Дорогобуж. Впрочем, с чего бы там ни началось, а кровь оказалась пролита, и за своих погибших товарищей Свенельдичи поквитались, вырезав деревню до последнего человека еще до того, как об этом узнал светлейший князь. Захваченного живьем инятю по старинному обычаю урман принесли в жертву Одину: затянули на шее перекинутую через ветвь дуба петлю, а затем пронзили сердце копьем.

— Такова была воля богов! — лишь развел руками Свенельд в ответ на гневную отповедь Святослава.

Той же ночью возле его стана задержали мокшанских лазутчиков. Проникнув в лагерь с реки, трое из них пытались поджечь корабли, в то время как четвертый, скользя меж спящих, точно хорь, вершил суд и расправу над варягами, разорившими лесное село. Прежде чем его изловили, он сумел перерезать глотки едва ли не десятку воинов, а будучи уже схвачен и обезоружен, в последнем усилии вцепился зубами, точно лесной зверь, в горло еще одному.

— Такая месть достойна рабов или трусов! — в негодовании накинулся на плененных мокшан Рогволд Полоцкий, пока Свенельдовы гридни разжигали костры и накаляли наконечники копий, дабы хорошенько расспросить незваных пришельцев.