Под знаменем Сокола (СИ)

У молодого гридня заныло все внутри, когда он вспомнил нежные тонкие руки Всеславы, ее медовые уста, дурманящий запах ее пушистых волос. Во время их последнего свидания девица, похоже, была готова отдать ему все, что имела. Он не взял. Не потому, что не захотел или испугался. Ее пожалел. Как еще невидимый хазарский Бог отнесется к данной не от чистого сердца супружеской клятве, да и каган, ежели заподозрит молодую жену в измене, может и на поругание отдать, и камнями побить. Нет, чтобы обнимать девицу покрепче, надо сначала хазарам доказать, что не имеют они прав на нее.

Другое дело, ежели братец молочный Ждамир все-таки решится сговорить ее за Ратьшу. Вон как тот вьется подле девицы, стервец, точно коршун возле белой лебеди, в уста сахарные норовит клюнуть да обнимает ее так, словно право на это уже имеет. Бедная Всеславушка губы жмет, лицо воротит, от дерзких рук, точно от ядовитых змей, уйти пытается. Да где ей. А уж коли брат приневолит… А может, стоит выхватить из ножен меч и разом любушку от недоли лихой избавить и с клеветником рассчитаться?!

Ох, мысль недобрая, мысль лихая, как тебя прогнать-перебороть. Хорошо в воротах раздался раскатистый обиженный медвежий рев, сопровождаемый звоном переладня, скрипом гудков да веселыми зазывными возгласами, и на княжий двор, расстраивая пляску, ввалились скоморохи.

При виде медведя девки отчаянно завизжали, прячась за спины парней, одна из близняшек, кажется, Тайми (или Суви), едва не свалилась с плеча Святослава. Тот ее вовремя подхватил. Всеслава же, напротив, защиту от медведя предпочла искать не у ненавистного Ратьши, а у побратима Хельги, найдя местечко как раз между боярышней Муравой и мерянкой. Знала, что сюда Мстиславич точно не сунется. Лютобор уступил Всеславе свою половинку необъятного мехового полога, под которым в обход обрядовых условностей грелся рядом с невестой, и отложил гусли. Ромей Анастасий, простившийся со своей хохотушкой, предложил девицам пряников и колотых орехов, а Тороп принес всем горячего меда.

Неждан подумал, что сейчас самое время открыться побратиму да заодно с Всеславушкой парой слов перемолвиться: кто знает, что их обоих ждет впереди. Однако в это время, как назло, одарив близняшек подарками и о чем-то договорившись с Суви (или все-таки Тайми), к своему воеводе подошел киевский князь. Хельги шагнул ему навстречу, но тот жестом остановил его. Учтиво поприветствовал Всеславу и боярышню, небрежно кивнул нарочитым мужам да поманил к себе Анастасия, пытливо выспрашивая его.

Хотя Неждан не слышал их беседы, он примерно представлял себе, о чем она велась. Он и сам потратил две наиболее мокрых и зябких недели этой осени, выслеживая человека русского князя, владеющего секретом изготовления какой-то горючей разрушительной смеси. Правда, потом, почти расставив силки, внезапно скомандовал отбой, вызвав немалое недоумение своих людей. Ну что он мог им объяснить про внука старого священника из Ираклиона, под градом арабских стрел и сулиц помогавшего раненым. Как мог описать прохладный полумрак храма, залитое кровью безжизненное лицо побратима Хельги, свое отчаяние, убивавшее всю радость победы, и сосредоточенный взгляд лекаря, сумевшего спасти воеводу, влив ему в жилы собственную кровь.

Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь: давеча Лютобор упомянул, что Анастасий вместе с дядькой Войнегом готов подтвердить его, Неждана, непричастность к похищению княжны…

Скорей бы уж! У Неждана от нетерпения зачесались подошвы сапог. Вот сейчас прямо взять да подойти к киевскому князю. Так, мол, и так, я — Соловей, вот твоя охранная грамота, хочешь — казни, хочешь — милуй. Но Хельги, уже приметивший побратима, сделал глазами знак — повремени. Что ж, пока придется послушать байки скоморохов.

— Высока ли высота потолочная,

Глубока ли глубота подпольная,

А и широко раздолье — под печкой шесток.

А и синее море — в лохани вода.

— на манер старинщиков торжественно повествовал под аккомпанемент гуслей самый бойкий из игрецов, малорослый, щуплый парень, остролицый и востроглазый, верткий, точно солнечный зайчик, подвижный, как веретено.

— А и билася-дралася свекры со снохой,

Приступаючи ко городу ко жорному.

О том пироге, о яшном мучнике.

Двое бородатых мужиков, наряженных в кики и поневы: один здоровый и пышный, как каравай, другой невысокий, худощавый и какой-то безликий, похожий на хорька, старательно тузили друг друга кочергой и ухватом на потеху веселых горожан, изображая бабью битву. К концу изобилующего скабрезностями, прерываемого хохотом зрителей повествования их обоих разогнал увечный кособокий подросток с бородой из гороховой соломы, в тулупе не по размеру и с изрядным костылем.