Под звездопадами

– Не знаю, – он снова пробует улыбнуться, стараясь придать своей фигуре воодушевление, только у него это никак не получается, и вместо улыбки выходит лишь оскал. – Скорей всего, домой. Сразу на побережье, там, говорят, сейчас окружная администрация, а потом домой.

– Сочувствую, – скупо выдавливает Артур.

– Да ничего, все нормально, зато я жив, – и снова улыбка, напоминающая оскал.

Мы все еще стоим как вкопанные, не в силах сделать и шага и, не зная, будет ли это уместно, поглядываем друг на друга, на Влада и на всех остальных. Наконец, два помощника подходят к нашему былому товарищу и лениво хватают его носилки за ручки.

– Прощайте, парни, – пропадая в светлом проеме фургона, закричал он нам.

– Прощай, Влад! – крикнули и мы ему те Единственные два слова, пророненные за весь скудный разговор.

Два вида фургонов медицинской помощи разъезжались в разные стороны: у отвоевавших свое и отдавших за объединение свои руки и ноги был путь домой, долгая, напряженная дорога, которую были способны выдержать не все; остальные же ехали продолжать сражаться и зализывать свои раны в дороге, подпрыгивая на твердых полках, когда колеса фургона преодолевали очередное препятствие.

Выживет ли Франц, мы не знаем, врачи практически не обращают внимания на выздоровление раненых, отдавая все в их собственные руки. Выживет хорошо, не выживет плохо, но больше ничего, кроме крошечного сожаления. Их, конечно, можно понять: что они могут сделать, когда на фронте такая нехватка препаратов (и это притом, что с самолетов сбросили несколько десятков контейнеров с лекарствами)? Они не сделают никому лучше, если будут ласково выхаживать раненых и оплакивать каждую смерть, каждую утрату, случающуюся не по их вине. Большинство из них выбирают путь безразличия, стараясь оградить себя от всех невзгод и тягот войны, не придавая значения смерти. Для врача смерть не только обыденность, она становится самой жизнью или неотъемлемой частью жизни.

ГЛАВА 7

Замок тихо щелкнул от поворота ключа, и, скрипя старыми петлями, которые уже давно пора было смазать, открылась дверь в квартиру. За порогом, прямо на лестничной клетке появляется высокая фигура отца с большими пакетами в руках, широкой улыбкой на лице и усталыми от бессонной ночи, проведенной в дороге, глазами.

Я знал, что он приедет, и ни капли не сомневался в этом, хотя многие и уверяли меня в том, что на этот год отец может и не появиться. С радостным криком лечу к нему со всех ног, перескакивая высокий порог моей комнаты и разбросанные по гостиной игрушки. Чувствую, как его большие руки, проворно забрасывая пакеты в коридор, подхватывают меня на лету. Старенькое, обшарпанное пальто отдает прохладой осеннего утра и терпким запахом химикатов, но я, не обращая внимания на запах и на росу, осевшую промеж грубого ворса, крепко обхватываю его шею своими руками.

– Ну, здравствуй! – приветливо обращается он ко мне, и улыбка не сходит с его губ, а только расплывается. – К завтрашнему дню готов?

– Привет! – я не просто готов, я ждал наступление завтрашнего дня уже полгода, ежедневно зачеркивая прожитое число в личном календаре, который прячу под школьными тетрадями в своем столе, ведь завтра мой день рождения. – Готов! – стараюсь более непринужденно ответить, как будто это ничего не значит, но слово вылетает из меня как-то чересчур бойко и радостно.

Сонные, в теплых пижамах, выходят из своих спален в коридор мать и сестра. На их лицах читается небольшая растерянность, как будто они еще не совсем скинули с себя ночные путы сновидений.

Отец осторожно ставит меня на ноги и крепко обнимает мать с Альбертой, прижимая их к себе.

– Здравствуйте, мои хорошие, – нежно, вполголоса говорит он, закутывая их в свои объятия. Отец осторожно целует маму в покрасневшую щеку и, немного склонившись, дотрагивается прохладными, еще не нагретыми после улицы губами до лба Альберты. – Как вы? – спрашивает он, уже снимая с себя пальто и вешая его на стальную вешалку с обломленным концом.

– Ты надолго приехал? – интересуется мама.

– Всего на несколько дней, не больше, – отвечает отец, скидывая ботинки, на подошвы которых налип добротный слой желтых листьев.

– Я думала, ты не приедешь. А как же работа? – на лице матери читаются испуг и тревога.

– А что работа? Куда она от меня денется? – шутит он, но потом выпрямляется во весь рост и крепко зажимает мамину руку своими руками. – Лана, ты, что, не рада мне? – его голос еле заметно задрожал.

– Рада, конечно, просто ты говорил, что с работы не отпускают и увольняют вас и… – она запнулась, – … и все такое…

– Это да, на работе действительно завал, я смог отпроситься только на пару дней. Получилось только за свой счет отпуск взять, но ничего, все равно я дома, с вами. Пробуду два дня, и обратно. Веришь, так не хочется уезжать, как подумаю об этом, так сразу и в дрожь бросает. Я мог взять оплачиваемые дни, но их выдавали только через два месяца, а здесь повод, как-никак Оскару-то уже десять исполняется, – отец снова поцеловал мать в щеку и что-то шепнул ей на ухо.