Под звуки скрипки

Михаил обладал удивительной способность говорить о себе долго, зычно и без запинок, с поразительной точностью выкапывая из памяти мельчайшие детали собственной биографии. Участь Катерины была незавидной – ей приходилось молча сидеть или молча стоять, в зависимости от того, где Михаил начинал свой монолог. Если же ей приходило в голову что-то, достойное того, чтобы это озвучить, у нее в запасе было ровно полминуты, затем ее неумолимо затягивал поток слов, со стремительностью горной реки льющийся из уст Михаила. Решительных действий, помимо лишенных какого-то ни было огня поцелуев, он не спешил предпринимать. С каждой новой утомительной встречей очарование Михаила улетучивалось, будто растворяясь в воздухе. Его близость уже не так волновала, а некогда красивые глаза превратились в глаза обыкновенные, пусть и восхитительного цвета.

После одной из таких встреч, которой было суждено стать последней, Катерина как на духу сообщила предмету своих воздыханий, что если биографии Чайковского или Паганини еще могут вызвать ее интерес, то его собственная в таких подробностях – едва ли. Катерина не без гордости вспоминала тот момент, когда его физиономия из самодовольной превратилась в удивленную, а потом – в совсем озабоченную. Михаил открыл было рот, чтобы изящно или же издевательски возразить, в очередной раз одержав над Катериной сокрушительную моральную победу, однако у самой Катерины планы были иные, более кровожадные.

Гордо заявив, что она не желает больше оставаться в тени и заслуживает более трепетного к себе отношения, Катерина тряхнула волосами, горделиво задрала свой благородный нос немаленьких размеров (черт бы побрал этого врачевателя!) и собиралась было уходить, но Михаил, хоть и был несколько обескуражен, потребовал объяснений.

– Ты ни во что меня не ставишь, не слушаешь, и вообще ты нахал, который плюет людям в душу!

Катерина сказала все это на французском языке. Корявом, но все еще французском.

Михаил в ту минуту смотрел на нее не иначе, как испуганно, но для Катерины это не стало сюрпризом. Ее несостоявшийся кавалер успел столько рассказать о себе, начиная с детских лет, что было совершенно очевидно: знание французского языка в обширный круг его талантов не входит.

– Ты говоришь по-французски?

– Ты бы это знал, если бы хоть немного интересовался мной. Се ля ви!

После этой билингвальной беседы Михаил еще не раз пробовал наладить мосты с Катериной, но та раз за разом безжалостно жгла их.

Надежда на страстный роман с Михаилом с треском разбилась. Катерина с тоской оглядывала коллектив, в новом учебному году совсем павший духом после исключения из рядов обучающихся и бездельника Якова, и угрюмого в трезвом состоянии Ивана. Единственным светлым пятном в таком беспросветном мраке было отчетливое понимание того, что насильно и в самом деле мила не будешь, хоть и хочется…

Но одна надежда все же оставалась, а точнее, греза о несбыточном – о том, чтобы кто-то ее понимал и мог оценить по достоинству. Мечты о возвышенном были частью ее самой. Посягательство на них делало мир не просто скучным и серым, а по-настоящему жестоким.

В этом семестре, как водится, появилось несколько новых учебных дисциплин, и одна хуже другой, как будто без этого нельзя было обойтись. Вообще в жизни можно обойтись без многого, думала Катерина, но вот без любви…

Пара по языкознанию никак не начиналась. В огромной многоярусной аудитории было шумно и весело. Выкрики, смех, звонкие голоса – все стихло в тот момент, когда в аудиторию просочился новый преподаватель.

Катерина сидела ровно посередине и в полной мере могла оценить открывшийся ей вид. Антону Сергеевичу было не больше тридцати пяти, и его еще можно было назвать молодым человеком. Он был высок, его темные глаза смотрели весело и пытливо, а нос, что немаловажно, был великолепен – прямой, аккуратный, он придавал его лицу волевой и даже воинственный вид. Антон Сергеевич был стильным и симпатичным, хоть и одевался с вычурностью франта: то узкие брюки, то полосатый пиджак, то малиновые туфли. По его облику никак нельзя определить, что его работа как-то связана с серьезной умственной деятельностью. Он даже отдаленно не походил на преподавателя – скорее, на артиста или даже художника.

Катерине стоило огромного труда отводить от него взгляд, до того были все его жесты и слова красивы и продуманны. Где-то на задворках памяти под аккомпанемент скрипки все еще маячил шельмец Михаил. Катерина мысленно фыркала и с отвращением подавляла желание хоть как-то отплатить за посягательство на ее нежные чувства.

Антон Сергеевич ворвался в будни не избалованных вниманием мужчин в стенах учебного заведения дам подобно вихрю. Катерина тайком провожала его взглядом, а в перерывах между занятиями слушала пронзительные визги одногруппниц, к которым, впрочем, была бы не прочь присоединиться.