Подари мне краски неба. Художница

— Десять тысяч.

— Фьюить! — присвистнул антиквар. — Надеюсь, не зелененьких?

— Зелененьких.

— Извини, подруга, больше бы дал, в счет дальнейшего сотрудничества, конечно. Десять ты без меня никогда не заработаешь, чтобы отдать старому пьянице. Ариведерчи. — Он опрокинул стакан, улегся на диван, как будто Наташи уже не было, и мгновенно отрубился.

«Когда протрезвеет, даже не вспомнит, что я приходила».

Наташа не успела огорчиться от такого поворота событий, было досадно только то, что Стас в очередной раз кому-то проговорился. Пусть по пьяной лавочке, но у стен есть уши, когда произносятся скользкие речи.

Она спокойно вернулась домой, столь же спокойно встретила у дверей квартиры милиционера, обратившегося к ней вежливо и степенно:

— Денисова Наталья Николаевна?

— Точно так, — ответила Наташа. — А в чем дело?

— Повестка вам, Наталья Николаевна. Пожалуйста, распишитесь в получении. Могу подсказать, как добраться до указанного отделения. Это в юго-западном муниципальном округе.

— Странно, — ответила Наташа, — все очень странно.

Я не слишком часто в последние годы посещала юго-западный муниципальный округ. Да я там, можно сказать, вообще никогда не была.

— Все там никогда не были, — отвечал милиционер, вежливый, как санитар. — Вот это и разъяснится. — Он взял под козырек и уехал в грохочущем лифте дома Денисовых. Видать, монументальный дом вызвал в принесшем повестку неподдельное уважение. Отсюда и необыкновенный тон, каким изъяснялись служители порядка в фильмах пятидесятых годов.

Явление этого дяди Степы после разговора Натальи с запойным антикваром не показалось ей удивительным. Разнузданная болтовня Стаса, ради красного словца и как бы из лучших побуждений, могла подставить кого угодно. Сразу насторожил чужой муниципальный округ. Как бы почва убиралась из-под ног. На всякий случай. Это жест плебейский, с одной стороны, но и черт его знает какой — с другой. Подозрительный жест, нехороший.

Неужели правоохранительные органы заинтересовались ее картинами? Это не приходило ей в голову раньше только из-за суматохи, в которой она жила последнее время. Она вспомнила крупные суммы денег, поступавшие на ее счет в банке. Вспомнила с неудовольствием искусно подделанную картину Левитана, подаренную Оленьке ее женихом в день помолвки и появившуюся у подруги, судя по всему, недавно таинственную картину Серебряковой. Оставалось сходить в отделение и разрешить загадки.

«Дохрюкалась, замуровали, — с мрачноватым юмором подумала она о своей возможной участи. — Впрочем, какое мне дело, что мои копии или живописные вариации кто-то использовал в своих целях.

Я получила за них копейки по нынешним меркам».

Отвратительно было то, что не только Наташа, но и ее семья оказались между молотом и наковальней. Да еще сбоку протягивались к ней крючья, серпы, щипцы и разные другие орудия смерти, как на символических миниатюрах Средневековья, которые Наташа особенно любила.

Глава 5

Во всей Москве теперь не виделось ни одного надежного человека. По крайней мере для того, чтобы обратиться по щекотливому вопросу.

Антиквар, пожалуй, был последней скалой в этом пейзаже. Да и то скалой пьющей и покрывающейся трещинами, несмотря на всю спекулянтскую мощь. Через несколько лет он рассыплется, не в прямом, так в переносном смысле. Ведь так нельзя жить. Наташа поняла, что жалеет прежде всего себя.

С этими мыслями было тягостно выходить из дома. Но пришлось. Молодой организм требовал вкусной пищи. Почему-то захотелось копченой рыбы, и непременно семги.

«В ней много фосфора, как любит повторять Тонечка, необходимого для нормальной работы нервной системы. Наемся рыбы и буду фосфоресцировать. Напугаю ментовку, и они меня отпустят с миром».

Наташа представила себе, как Тонечка рассмеялась бы ее словам. «Что-то не звонят мне родные. Впрочем, меня и дома не бывает. Надо сегодня вечером посидеть, подождать звонка».

Она почему-то боялась встретить кого-либо знакомого.

Это стало бы знаком беды. Если тот стиляга, которого они несколько раз встречали с Тонечкой, был из органов, то мобилизовать на слежку за ней могут любого из сотен ее знакомых по профессиональным контактам.

Она почти физически ощутила такую возможность, вот сейчас из-за раскидистого этого дуба появится искусствовед Лев Степанович, например, Оленька или Анита Борисовна, все равно кто, но если это ее знакомый, то дело швах.

Наташа укорила себя в излишней подозрительности. Власть всегда стремилась дружить с художниками. Кто б еще наводнил страну этими шедеврами наглядной агитации, скульптурами, барельефами, панно, и любой опальный художник мог легко превратиться в верного слугу партии и правительства.

В те времена, пожалуй, и возможен был сюжет, который она сейчас обдумывала. Сейчас, впрочем, новый виток прежнего хаоса. Ее никто не заставит публично каяться, как это было с Пушкиным. Да и вообще она думает не о том.

«Все только начинается, как говорит Александр Любимов, завершая свою „народную“ передачу, но начинается самое дурное».

Дома звонил телефон.