Подари себе рай (Действо 3)

И первый секретарь МК и начальник Главного политического управления Красной Армии приступил к читке документов, подборку которых Никита получил накануне от Берии. "Вот гад, - взорвался внутренне Хрущев, - боров проклятый, баба в портках! Все это ведь было разослано всем членам ПБ. Нет, ему доставляет удовольствие сыпать соль на кровавую рану! Все насупились, нахмурились, ожесточились. Еще бы, ишь как подзуживает жирная гнида - поет, будто стихи Пушкина декламирует. Ну, постой, я тебе этого ни в жисть не позабуду. Ни в жисть!" Читал Щербаков долго, но Сталин, а глядя на него и все другие внимательно слушали, уперев мрачный, осуждающий взгляд кто в пол, кто в стол, кто в стену.

- Сегодня военный трибунал приговорил старшего лейтенанта Леонида Никитовича Хрущева к высшей мере - расстрелу, - эту заключительную фразу Щербаков произнес, глядя все время на Хрущева, с обвинительной эмфазой. Добавил четко, повернувшись к Сталину: - Я поддерживаю этот справедливый приговор.

"Змий подколодный!"

Следующим говорил генерал СМЕРШ, командовавший операцией по доставке Леонида в Москву. Этот был предельно лаконичен: "Добавить к рапорту нечего. Если есть вопросы..." "Конечно, есть, - огладив бородку, прищурился Калинин. - В рапорте не сказано, сопротивлялся он или нет?"

"Козел похотливый!"

"Пытался. В нашей группе был старшина Махиня. Довоенный чемпион Украины по боксу. Один хук левой - и от немецкого лагеря до партизанского аэродрома наш подопечный был в надлежащей отключке".

"В рапорте также не говорится, была ли у него охрана?" - Молотов сверлил генерала взглядом. "Была, Вячеслав Михайлович. Два эсэсовца".

"Холуй бесхребетный. Так хочет выслужиться, что от усердия аж заикается!"

"Я полагаю, Щербаков прав", - Молотов снял пенсне, стал массировать пальцами переносицу.

"О носе своем, сволочь, заботится, а Лёньку моего под пулю палача спроваживает. Эх!"

"Расстрел!" - выкрикнул Ворошилов, обведя строгим взглядом всех сидевших за столом. "Расстрел!" - Берия, бросив виноватый взгляд на Хрущева, произнес это слово со вздохом, словно хотел сказать: "Я бы и рад заступиться, дорогой, но сам видишь общее настроение..." И тут, не дожидаясь дальнейших подтверждений приговора, Никита медленно, тяжело осел со стула на пол. Он прополз несколько шагов на коленях к торцу стола, простер руки к Верховному и прорыдал:

- Товарищ Сталин, отец родной! Не дай погибнуть, спаси Лёньку! Не по-гу-би - он не ведал, что творит!

Жалостливо-умоляющие слезы текли по его щекам, падали на китель, на пол, но он их словно не замечал. - Не ве-дал, не ведал, клянусь моей партийной совестью. По-ми-луй!

"Эк его разобрало, рьяный гонитель церкви заговорил языком Библии", подумал Сталин, недовольно выговорил: - Помогите же ему!

Сидевшие ближе других Калинин и Андреев, кряхтя, подхватили Никиту под руки, водворили на место. Зловещую тишину, висевшую над столом, нарушали лишь нечастые, надсадные всхлипы Хрущева, да еле слышное тиканье напольных часов. Сталин закурил, пошел своим обычным кругом - вдоль стены, своего письменного стола, окон. "Ну скажи, скажи, Иосиф Великий, что ты столь же добр и милосерд, сколь умен и мудр, - уговаривал вождя мысленно Никита. Помилуй Лёньку - и вернее и преданнее соратника, чем я, у тебя никогда не будет. Да, не будет". Наконец, когда пауза стала уже почти невыносимой, Сталин ее прервал:

- Перед войной мы однажды простили Леонида. Теперь вот застрелил майора в мужском споре... Что ж, бывает. Можно было бы ограничиться штрафбатом, смыть преступление собственной кровью достойно. Любое преступление, кроме предательства. Предательство влечет одну кару - смерть. Прошла лишь неделя после завершения Сталинградской операции. И вчера товарищ Берия передал мне предложение Берлина, полученное через нейтралов, обменять фельдмаршала Паулюса на Якова Джугашвили.

Затаив дыхание, все обратили взоры на Сталина. А он остановился за спиной Хрущева и продолжил монолог:

- Разумеется, я отказал. Такой обмен неравен и потому неприемлем.

Он вновь занял председательствующее место, поднял трубку зазвонившего было телефона, единственного на всем огромном столе, зло бросил ее на рычаг. Взмахнул рукой, сказал:

- Товарищ Хрущев говорил о партийной совести. Именно она не разрешает мне простить Леонида. Еще вот что: если на его месте был бы Яков, мое решение было бы таким же...

Когда во втором часу ночи, после заседания, Никита объявился дома у Ивана, тот поразился его виду: лицо черное, веки опухшие, походка деревянная. Он упал в кресло и сидел так молча с закрытыми глазами четверть часа. Молчал и хозяин, понимая, что произошло нечто ужасное.

- Все, нету больше Лёньки, - раскрыв глаза, заговорил Никита. И голос его - сухой, ровный, безжизненный - заставил Ивана вздрогнуть. "Загробный голос", - сцепив руки на затылке и сведя локти перед собой, подумал он.