Подари себе рай

Мы цепь неволи разорвем.
Огонь и кровь мы на расправу
В жилища вражьи принесем.
И наши вопли, наши стоны
С их алчной яростью умрут,
И наши вольные законы
В степях широких оживут…

Когда Берия доложил Сталину — красноречиво и с пикантными подробностями — о мартовском застолье в Ирпене (кто и сколько раз возлиял, кто с какими красотками в ту ночь переспал), вождь долго ходил по кабинету, курил, несколько раз пробежал глазами по списку участников юбилея Рыльского. Подошел к недавно назначенному наркому («Новая метла чисто метет!»), сказал по-грузински с кривой усмешкой:

— Ты думаешь, когда Табидзе, Андроникашвили, Хорава, Абашидзе и их приятели собираются на чей-либо день рождения, они только о великих заслугах юбиляра перед благодарным человечеством и говорят? Ну еще о женщинах? Нет! — Это последнее короткое слово упало как топор на плаху. — Таких, как эти, хлебом не корми — дай о свободе, — Сталин раскинул руки, — о свободе от Москвы поговорить. Поговорить — они ведь не замышляют всерьез отделяться от России. Если их всех ликвидировать — в Киеве и Минске, Тбилиси и Баку, Ашхабаде и Фрунзе, Кишиневе и Алма-Ате — мы останемся без писателей и поэтов, без актеров и художников, без инженеров, педагогов, врачей. Они болтуны. Дай им высказаться, выговориться — и делу конец. Ты когда-нибудь видел, что бывает с аэростатом, когда из него выходит воздух? Он просто падает на землю. Я видел это однажды на маневрах. Был опасный разведчик — и нет его. Так и ты — тебе надо научиться инспирировать выпуск пара. И не рубить головы, а держать эти головы в постоянном страхе. Страх есть у каждого — за свою жизнь, за любимую женщину, ребенка, родителей, карьеру. Ты должен научиться в государственном масштабе командовать этим страхом.

«Мудро, — думал Берия, стоя навытяжку перед вождем и поедая его взглядом преданным и восторженным. — Только как бы эта необычная откровенность не вышла мне потом боком».

— Ягода, Ежов — умственно ущербные мясники. — Сталин презрительно прищурился. — Наша цель — общество интеллигентов — не важно, от станка или от сохи. Созидание такого общества — труд тяжкий, неблагодарный, замешенный на поте и крови. — И, внезапно переходя на русский: — Кстати, Хрущев уже в Киеве?

— Прибыл позавчера, товарищ Сталин.

Вызвав Поскребышева, коротко приказал: «Соедините с Хрущевым».

— Товарищ Хрущев, как доехали? Осваиваетесь? Хорошо. У меня пока один вопрос. Поэта Рыльского вы знаете? Ну, время будет. Так вот, у него недавно был день рождения. Отмечал он его в Доме творчества в Ирпене. Прошу вас распорядиться, чтобы нарком внутренних дел Успенский не предпринимал никаких мер по информации об этой встрече. Политбюро в курсе, и на этот счет имеется соответствующее мнение. А вы лично обратите особое внимание на работу с творческой интеллигенцией. Между прочим, автор пьесы «Дни Турбиных» родился и какое-то время жил в Киеве. Желаю успехов. И вот товарищ Берия — он сейчас рядом — присоединяется.

«Он теперь всегда рядом, — неприязненно подумал Никита, положив трубку. — Ворон ворону глаз не выклюет». И, тут же ужаснувшись этой своей мысли, воровато оглянулся, словно кто-то мог ее подслушать. Пятидесятиламповая люстра не была зажжена, горела лишь настольная лампа под зеленым абажуром, и в полумраке в углах царственного кабинета первого секретаря ЦК КП(б)У, казалось, притаились чьи-то зловещие тени. Никита судорожно нажал звонок вызова дежурного помощника. Тот появился мгновенно и бесшумно, как привидение.

— Немедленно вызовите Успенского.

— Сейчас без пяти полночь, Никита Сергеевич, — бесстрастно констатировал помощник.

— Ну и что?! — задыхаясь от ярости, прошептал Хрущев и взорвался криком: — Не-мед-лен-но!!!

Когда через пятнадцать минут явился запыхавшийся нарком внутренних дел Украины, кабинет был залит светом. Во главе двадцатиметрового конференц-стола, широко расставив ноги, стоял Хрущев. Рубаха с украинской вышивкой расстегнута, одна рука в кармане брюк, в другой несколько листов бумаги.

— Извините, Никита Сергеевич, — начал Успенский, — я был на допросах в Левобережье и…

— Что вы сделали по этому рапорту о вечеринке Рыльского? — перебил его Хрущев, встряхнув в воздухе листы бумаги.

— Вечеринка Рыльского. — Успенский вздернул плечами, явно не понимая, о чем речь. — Вечеринка Рыльского… Ах, это… — Он облегченно вздохнул. — Сегодня ночью будем брать всех. То есть кроме двух.

— Кроме тех, кто состряпал эту… этот «документ». — Никита брезгливо поморщился, еще раз взглянул на подписи на последней странице. — В общем, так. — Он сел в свое рабочее кресло и крепко обхватил руками подлокотники. — Вы сейчас же дадите отбой всей операции, а об этом «документе» забудете.

— Я не могу этого сделать, товарищ Хрущев. — Успенский недовольно дернул головой, зло сузил глаза.

— Что значит «не могу»?

— Копия документа уже в Москве, — злорадно доложил он.