Подари себе рай

— Вы очень правильно сделали, товарищ… — Хрущев заглянул в пропуск, — товарищ Грицько, что пришли ко мне. Езжайте спокойно домой, работайте. Желаю вам успехов и счастья. А с этим делом мы разберемся и виновных накажем со всею строгостью, даю слово.

Хрущев знал Коротченко много лет. Знал и то, что он пользуется полным доверием Сталина, ведь именно Сталин и рекомендовал Коротченко, который был первым секретарем Смоленского обкома, на пост руководителя украинского правительства. Как только винницкий учитель ушел, Хрущев позвонил Сталину и рассказал о только что состоявшейся беседе.

— Это безобразие! Коротченко — преданный большевик, и мы никому не позволим клеветать на него безнаказанно! — услышал Никита голос вождя. И по редко выражаемой эмоциональности понял: и его беседа с учителем, и быстрый звонок в Москву работают на укрепление его, Хрущева, авторитета и позиций в самом верхнем эшелоне партии.

Вскоре из Москвы на Украину был послан следователь по особо важным делам Шейнин. В ходе разбирательства были выявлены все, принимавшие участие в стряпании «дела Коротченко». Инициатор, главный винницкий чекист, и три сотрудника республиканского наркомата, особо ретиво его поддержавшие, были арестованы и по приговору «тройки» расстреляны. В очередной приезд в Москву Хрущев в одном из застолий произнес тост:

— За дорогого товарища Сталина, который, как любящий отец своих сыновей, хранит и оберегает лучших бойцов партии!

Члены Политбюро встретили этот тост одобрительными возгласами. Берия, перегнувшись через уставленный винами и яствами стол, сказал Хрущеву: «Ты знаешь один случай, с Коротченко. Я знаю много таких случаев. Мудрая Фемида товарища Сталина всегда руководствуется соображениями высшей справедливости».

От вечно бодрствовавшей Фемиды вождя в Москве не отставала Фемида его энергичного выученика в Киеве. Окаянный молох безрассудства и ненависти, обескровивший Украину, после его приезда безжалостно, со все растущим аппетитом пожирал новые и новые жертвы, чудовищный маховик репрессий набирал обороты. И не было силы, которая могла бы его остановить. Разве что еще более страшный молох…

Не зная устали, Никита мотался по Украине. Часто его тянуло в шахту, на металлургический завод — к домне, мартену. Там, среди технарей, рабочих, он чувствовал себя в своей тарелке. В некоторых производствах, как он сам говорил, «педрил як прохвессор». Но, отправляя его на Украину, Хозяин напутствовал: «Промышленность там более-менее налажена. А вот сельское хозяйство, село надо всемерно поднимать. Украина должна стать всесоюзной житницей. Вот задача!» И Никита старался во всю мочь не ударить лицом в грязь. Сталин ждет от него результатов, и он их даст. Не было ни одного сельского района во всей огромной республике, ни одного крупного колхоза (и великое множество средних и даже мелких), в которых бы он не побывал. Правда, он учился у селян, не они у него. Но что есть в Киеве око государево недреманное — это мужики и бабы чувствовали на своих спинах постоянно.

В редкие выходные дни (раз в три-четыре месяца) Никита один уезжал на маленькую дачку в Святошине. (Семья летом жила в добротном особняке в Конче-Заспе, и домашние знали — если глава сидит в Святошине, значит, готовится к важному докладу, чаще всего — к докладу в Кремле.) В Святошине его ждали покой и отдых. И молоденькая экономка Галя — бойкая, смекалистая, острая на словцо. Пышногрудая, с осиной талией, карими глазами с поволокой, она заставляла его забыть и о архиважных совещаниях и съездах, и об арестах и следствиях, которые он санкционировал, и о семейных неурядицах. А они тоже были, как в любой семье.

Еще в Москве ласковая, добрая, предельно ровная в отношениях со всеми детьми Нина Петровна заметила, что из большого графина, стоявшего в буфете в гостиной, стала исчезать водка.

— Ты не знаешь, кто отливал водку из графина? — спросила она Леонида.

— Что я, нанялся, что ли, вашу водку сторожить! — буркнул тот, покраснев. Тогда этим весьма кратким диалогом все и ограничилось. И вот теперь стали исчезать уже целые бутылки. Нина Петровна мягко пожаловалась Никите Сергеевичу.

— Ты знаешь, ума не приложу — три дня назад было десять бутылок горилки. Сегодня посмотрела — батюшки светы, семь! Ты, случаем, не брал?

Тот ничего не ответил. Нашел в дальней комнате сидевшего за учебниками Леонида, ухватил за ухо, приволок в кабинет:

— Ты что, уже из дома воровать начал?!

У Леонида на глаза навернулись слезы, но он молчал.

— Отвечай, паршивец! — Никита побагровел, отпустил ухо сына, стал снимать с брюк ремень. — Алкоголиком ты у меня не вырастешь. Не-е-ет — пришибу!

— Не надо, батя, — зная необузданный нрав отца, особенно в гневе, тихо попросил Леонид. — Пацаны уговорили, у Левки Дубового день рождения был… Я сам не пил, ни капли, — угрюмо соврал он.

Никита стремительно вышел из комнаты, в сердцах так хлопнул дверью, что загудели струны стоявшего в гостиной рояля. Тут же вернулся, сказал, сердито глядя на подошедшую на шум испуганную Нину Петровну:

— Алкоголиком и бандитом не вырастешь.