Подари себе рай

— Тем лучше, — парировал Никита. — То, что я вам сказал, — приказ Москвы.

— Москвы?! — воскликнул Успенский, и в голосе его звучало явное недоверие.

Успенский ушел, а Никита еще долго сидел один, размышляя, перечитывая донос.

«Я как знал — говорил Иосифу Виссарионовичу (по имени-отчеству он смел называть вождя только в мыслях), что украинская интеллигенция примет меня холодно. Очень холодно». Никита вспомнил разговор, когда ему впервые было сделано столь ответственное и высокое предложение.

Сталин. Товарищ Хрущев, мы хотим послать вас на Украину, чтобы вы возглавили там партийную организацию.

Хрущев. А Косиор Станислав Викторович?…

Сталин. Косиор перейдет в Москву к Молотову первым заместителем и председателем Комиссии советского контроля.

Хрущев. Товарищ Сталин, боюсь — не справлюсь. Я знаю Украину. Слишком велика шапка, не по мне она.

Сталин. Горшки не боги обжигают. На Москве вы опыт получили неплохой, и мы поддержим. Где надо — подучим, где надо — поправим. Говорите — боитесь? Я что-то раньше не замечал, чтобы вы хоть раз труса праздновали.

Хрущев. Да, в робкий десяток меня не записывали. Дело в другом, товарищ Сталин.

Сталин. В чем именно?

Хрущев. Существует национальный вопрос. Я человек русский, хотя и понимаю украинский язык, но не так, как нужно руководителю. А говорить не могу вовсе. Интеллигенция к таким вещам очень чувствительна.

Сталин. Косиор — поляк! Почему поляк для украинцев лучше, чем русский?

Хрущев. Косиор — поляк, но украiнськую мову дюже гарно знае, и опыт у него знаменний.

(Как потом Никита рассказывал дома, он и сам не понял, как у него эти украинские слова вырвались — словно кто неведомый ему подсказал.)

Сталин. А говорите, что не знаете украинский язык! Сдавайте в Москве дела, и — как это говорят у вас в Киеве: «Ласкаво просимо на ненько Украiну! И всього найкращого!»

«Не ради же разговора со мной выучил он тогда эти фразы, — думал, вспоминая каждое слово, каждый жест, каждый штрих мимики вождя, Хрущев. — Выходит, верит в меня. Больше того — доверяет. Хотя… хотя от Берии привет со значением передал. Со значением… Успенский тоже хорош! «Я не могу этого сделать, товарищ Хрущев». Засранец. Работая уполномоченным НКВД по Московской области, он был более покладист. Потом стал комендантом Кремля; тогда, видно, и поднабрался нахальства — от каждодневной близости к Самому. А как оказался наркомом на Украине, вовсе великим барином заделался. Постой, мы тебе живо рога-то обломаем». Посмотрев на часы — была половина второго, — Никита выключил люстру, настольную лампу и прошел в примыкавшую к кабинету небольшую комнату, в которой, по заведенной хозяйственниками ЦК и Совнаркома традиции, у большого начальства оборудовалась комната отдыха. Ехать домой не хотелось — семья была еще в Москве, да и вставать надо было рано: в девять начинался пленум ЦК. В постели он долго ворочался, не мог заснуть. Надо же, Сталин опять напомнил ему о Булгакове, о пьесе, которую он, Никита, ненавидел. Интеллигенция: с ней надо ладить. Надо, но как? В Москве он нажимал на экономику, с актерами и письменниками встречался без особой охоты, лишь в случае крайней нужды. Там ими с радостью занимался Хозяин. Он стихи писал, и в церковном хоре пел, ему и карты в руки. Вот и Рыльского с его дружками пожалел. Был бы на их месте кто попроще — перспектива превратиться в лагерную пыль была бы обеспечена. О-бес-пе-че-на…

Ему приснился Григорий Иванович Петровский. Старейшина коммунистов, глава фракции большевиков в IV Государственной думе, а ныне председатель ВУЦИК, старчески вздыхал, покачивал головой, приговаривая:

— Что же вы, хлопчики, делаете? Разве ради этого мы шли в тюрьмы и ссылки, гибли на баррикадах, сражались в Гражданку?! Опомнитесь, пока не поздно. Если уже не поздно…

Никита проснулся, сладко потянулся, зажмурился — совсем как когда-то в детстве, ему, еще сонному, мама даст кружку ряженки и ломоть теплого хлеба, и он с ватагой мальчишек побежит на луг кувыркаться в высокой, душистой траве, или на речку ловить жереха, или в лес собирать ягоды, — нежные капельки земляники и иссиня-сизые точки черники — сладкий сок течет по подбородку. Открыл глаза, увидел телефонный аппарат на столе — и тотчас вспомнил сон, Петровского, его слова. Телефон разрывался, он и разбудил первого секретаря КПУ. Никита нехотя поднялся, взял трубку, спросонья хрипло сказал: «Хрущев слушает». «Извините, Никита Сергеевич, — вкрадчиво прозвучал голос помощника, — но вы велели разбудить вас в шесть тридцать». — «На кой ляд? Ведь пленум в девять». — «До пленума вы планировали с Успенским провести допрос бывшего второго секретаря киевского обкома Костенко». Молчание. «Да, верно. Машину через десять минут к подъезду»…