Подари себе рай

Уманский испытующе смотрел на Сергея — правду говорит или придуривается? Он, конечно, знал, что у того имеется свой шифр. Но Сергей вел переписку через посольскую референтуру, а не через референтуру внешней разведки НКВД или военного атташата. В Москве во время беседы с Литвиновым посол поинтересовался: «От какого ведомства направлен «под крышей» ТАСС его нынешний шеф бюро в Вашингтоне?» Литвинов засмеялся, уклончиво ответил цитатой из Шекспира: «Есть многое на свете, друг Горацио!» «От ЦК партии, больше не от кого!» — решил для себя Уманский. И держал себя с Сергеем запросто, по-товарищески: тассовцы всегда найдут язык друг с другом.

По зрелом размышлении Сергей решил сделать ставку на Сару. Во-первых, она не была связана ни с какими спецслужбами: Элис как-то рассказала, что Сару неудачно пытались заполучить и ФБР, и военные. Хорошенькая, обаятельная, умная. Из старинного англосаксонского рода. Блестяще образованная — Гарвард, четыре иностранных языка свободно, консерватория (отделение фортепьяно). Во-вторых — и об этом тоже поведала Элис, — Сара была близка к «левым». Увлечение коммунистическими идеалами получило в США особо широкое распространение в годы великой депрессии: компартия насчитывала более ста тысяч членов. По натуре своей человек весьма осторожный, Сара партийным билетом не обзавелась, но симпатизирующей «комми» (а таковых в тридцатые-сороковые годы было очень много, особенно среди интеллигенции и студенчества) была несомненно, хотя благодаря ее скрытности знали об этом лишь самые близкие, доверенные друзья.

Через два дня после нападения Германии на Советский Союз Элис пригласила Сару на деловой ланч в траттории «Паста и антипаста». Предстояла реорганизация военно-морского флота, и Элис готовила для своей газеты серию статей на эту тему: она уже взяла обширное интервью у Фрэнка Нокса по кардинальным вопросам, а по деталям перестановок в высшем командовании он попросил подготовить все возможные — с точки зрения цензурных соображений — данные мисс Сару Уитни, подружку его крестницы, которая была полностью в курсе всех движений в государственной иерархии.

— Ну что, — начала Элис, когда молодые женщины уселись за столик и официантка принесла им по бокалу кьянти, — выпьем за то, чтобы гитлеровские орды обломали себе зубы о штыки русских!

— Вот уж подлое коварство! — поддержала подругу Сара. — Представляю, какое настроение сейчас у Сергея.

— Какое настроение? Самое боевое. Рвется домой, говорит, послал заявление с требованием отозвать его в Москву. О Родине говорит, как о любимой маме, о фашизме — как о нашем общем ненавистном враге.

— Так оно и есть. — Сара достала из сумки пакет и протянула его Элис. — Здесь все, что просил подобрать для тебя Фрэнк. Показ готовых материалов предварительно ему обязателен.

— Спасибо, Сара. Передай мою благодарность крестному.

— Передам обязательно. Хорошо иметь крестного-министра. Скажи, Сергей в городе?

— Да. А что?

— Так, ничего. Просто он хотел взять интервью для русской военной газеты…

— «Красная Звезда», — подсказала Элис.

— Да, для этой самой «Звезды» ему хотелось бы получить интервью у адмирала Уильяма Леги. Адмирал согласен встретиться с ним завтра в четырнадцать ноль-ноль.

— Ты звонила?

— Не отвечает.

— Думаю, сейчас он в посольстве. Ленард! — обратилась Элис к бармену. — Дай нам телефон.

— Не надо! — торопливо возразила Сара. — Я позвоню из офиса.

Элис пожала плечами:

— Как хочешь.

Ни из бара, ни из офиса, ни тем более из дома Сара иностранцу — русскому, журналисту, — как бы он ей ни нравился, звонить не будет. Она знает — все русские на прослушке ФБР. Адмирала Леги она придумала спонтанно, зная яростную ревность Элис. Хотя это и не было стопроцентным враньем: Сергей действительно просил о возможности встретиться с адмиралом. И она действительно спросила Леги, возможно ли это. Он ответил согласием в принципе. Вот насчет «завтра в четырнадцать ноль-ноль» — это она действительно придумала. Но она знает распорядок работы адмирала на завтра и уверена, что сумеет это интервью организовать. Ей так безумно хочется видеть Сергея. Она произносит шепотом его имя — и весь мир преображается. Но не его словно высеченную из гранита прекрасную голову, могучий торс и плечи воссоздает ее воображение. Она видит его руки, которые ласкают ее, упоительно раскачивают, купают в неожиданно вспыхнувшем золоте солнечных лучей, в голубизне беспредельного неба, над округлостью трепещущей изумрудом трав и листьев планеты. И ей так удивительно хорошо в его руках — могучих, желанных, целительных, мгновенно избавляющих от житейских дрязг, мелких людских пакостей, душевных напастей и хворей. Вот что наделал один-единственный танец, штраусовский вальс в «Харвей'з». Один-единственный!