Подари себе рай

Мы стали видеться почти каждый вечер. У нее была комната в большой коммуналке на Мясницкой, просторная — метров двадцать, светлая, опрятная. Час она рассказывала мне об Америке и американцах — истории, традициях, быте; она очень много читала — на русском, на французском и на английском, которые через гувернеров знала с детства. Два часа мы занимались английским с особым упором на американизмы. Уже тогда вышли серьезные труды с несколько, как я потом сам убедился, преждевременными ударно-рекламными названиями: «Американский язык — практика и теория», «Грамматика американского английского языка», «Идиоматика американского языка — историко-философский экскурс». Ляля, не вникая особо в теорию (ее это вообще не интересовало), была одержима страстью коллекционировать американизмы. Ее приводила в умиление история возникновения «О.К.» и подобных ему словоизобретений, и она стремилась передать мне толику своего лингвистического энтузиазма. А у меня действительно не было задней мысли в отношении «одинокой девушки» и столь частых встреч с нею. В самом-то деле, дело есть дело. Слов нет, Ляля мне нравилась — и даже очень. И вовсе не потому, что она была моложе или краше Маши. Она обладала секретом обаяния, который действовал независимо от ее желания. Я думаю, она просто была слишком женщина. Ведь так подумать — много ли надо? Наклон шеи, поворот головы, полуулыбка, поза, туалет, косметика, слово или фраза — во всем этом нужны тончайшие тона, оттенки, штрихи. Кто-то тратит героические усилия, деньги — результат нулевой; кто-то почти не задумывается — все приходит, получается само собой.

Неприятности приходят тоже сами собой. До отъезда оставалось три недели, завершилось оформление, были получены визы. В тот вечер Ляля закончила занятия через два (а не три, как обычно) часа.

— А теперь мы проведем практический урок.

Она исчезла за большой китайской ширмой и через минуту появилась оттуда не в обычном своем домашнем костюме — брючки и кофта с короткими рукавчиками из голубого шелка. На ней было длинное вечернее платье из серебряной парчи с глубоким декольте и крупным белым бантом на бедре.

— Тема урока, — объявила она, — американский день рождения. — И, видя мое изумление, пояснила: — Американский — потому что вы отправляетесь в Америку. А день рождения — это очень просто: у меня сегодня именно такой день. С этими словами она сдернула легкое белое полотно с круглого стола, на котором обычно размещалась пишущая машинка «Ундервуд», стопка книг, чернильный прибор и писчая бумага. Теперь там стояли два прибора, рюмки, стаканы, сыр, колбаса, селедка под шубой, салат из крабов, моченые яблоки.

— Как не стыдно было не сказать! — запротестовал я, но Ляля подошла к патефону и со словами «Пусть он не любит женщин, но мы, женщины, любим его» поставила пластинку Вадима Козина. Открыла окно, достала лежавшую между рамами бутылку, из тумбочки достала другую, поменьше, извиняющимся тоном сказала: «Достать американское виски «Бурбон» (его гонят из кукурузы) я не смогла. Пришлось заменить его шампанским и коньяком. Хотя и то и другое французского производства, так что частично это будет и французский день рождения. А поскольку закуска наша, то получается американо-франко-русский.

— Главное — виновница торжества русская. За ваше счастье, Ляля!

— А поется так! — воскликнула Ляля, вылив сразу после бокала шампанского большую рюмку коньяка. — «Happy birthday to you! Happy birthday to you! Happy birthday, dear Lyalya! Happy birthday to you!»