Подарок крестного

Оттого Михайло скучал – Григорий в разъездах, челядь его сторонится, а сам он еще не был в состоянии сесть на коня. Шорина начали одолевать разные думы: захотелось домой, к Настасье, да и малец подрос наверное. С другой стороны, было обидно, что пропустил он самые радостные события – весело наверное было в Москве. А еще не мог он простить себе того, что упустил такой момент – в сладостный миг славы можно было просить чего угодно у Иоанна, тот ему уж точно не отказал бы.

Так и размышлял Шорин, то об одном, то о другом, оставаясь наедине сам с собой. В конце концов, мысли сами собой привели его вновь к прежней теме – никак не шел из головы проклятущий перстенек. Михайло и рад был забыть о нем, да не мог, словно зачарованный, опять и опять возвращался к Елениным словам.

В очередной раз оставшись один, Михайло вновь раздумывал о перстне. Здравый рассудок предлагал ему забыть эту сказочную историю, навеки распрощаться с мечтами овладеть неземной силой, потому что даже если и существует она, Михайло скорее умрет, нежели добудет тот перстень.

Не зная, как отвлечь себя от тяжких дум, Шорин достал из тайника собранные трофеи. В пылу битв снимая с поверженных жертв, Михайло даже толком не успел их рассмотреть.

С огромным любопытством изучая столь разные каменья, ждал, – а вдруг да подмигнет какой-нибудь из них, вдруг здесь есть тот самый, заветный. Однако, долго взирая на холодные самоцветы, притомился – ничего особенного в них не было, разве что при виде некоторых, добытых особо тяжко, вспоминались подробности сражения.

«Нет, – думалось Михаилу, – нет здесь его. Неужто бы я сидел здесь, если бы нашел его? Наверное, был бы я сейчас на государевом пиру в честь победы и не стал бы я так долго болеть, что даже Гришка за меня разволновался».

Однако взглянув на каменья снова, уже к другим выводам приходил Михайло. Сколько воинов не вернулось из этого похода, оставив на бранном поле свои головы, сколько жизней загублено под одной только Казанью, и счета нет раненым и оставшимся калеками! А он отделался всего лишь легким ранением стрелой – это ли не удача, это ли не волшебная сила, так бережно хранившая его до сих пор? Ведь даже Григорий поражался, что так легко он выздоравливает.

И от таких мыслей сомнения вновь разбирали Михаила, и теперь ему казалось, что совсем по-иному блестят самоцветы, и чуть ли не в каждом видел он что-то странное, а в некоторых даже зловещее.

Погруженный в такие мысли, Михайло и не заметил, как в палату вошел Григорий. У Ермилова от удивления глаза на лоб полезли – никогда не замечал он алчности и скаредности у своего друга, а тут вдруг такое: словно помешанный, с каким-то озабоченным выражением лица разглядывал он целый ворох дорогих перстней. Довольно долго стоял Григорий, ожидая, когда же Шорин оторвется от своего занятия, но нет, тот и ухом не вел, уже по второму разу начиная рассматривать каменья.

«Рехнулся, – было первой Гришкиной мыслью. – Где ж он их понабрал-то столько? – мелькнула другая. И, уже немного придя в себя, поймал себя на третьей мысли. – Где, где, в Казани разумеется. Только на что ж он одни перстни выбирал то? Да все как на подбор мужеские… Явно мудрит Михайло».

И, не став себе долго забивать голову, решил обо всем допытаться у Михаила.

– Ты что, басурманскую казну увел? – засмеялся Григорий.

Михаил, пребывавший в глубоких раздумьях и не ожидавший, что кто-то кроме него еще есть в палате, аж подскочил от неожиданности; некоторые из перстней со звоном покатились по полу. Когда испуг прошел, Михайло смутился – как теперь объяснить Григорию свой воистину странный поступок?

А Григорий по-прежнему с улыбкой смотрел на Шорина, в душе уже готовый даже к тому, что Михайло, тронувшись рассудком, кинется на него с воплями.

Однако Григорию повезло больше, чем он ожидал – подобрав упавшие самоцветы, Михайло спокойно предложил на них взглянуть. Отдав их Ермилову, он спросил:

– А нет ли чего в них странного? Коли заметишь что или понравится тебе какой камень, поведай о том.

Григорий, удивленный еще больше тем, что его друг здоров не только телом, но и духом, начал рассматривать перстеньки. Признаться, его весьма озадачила эта картина: казалось, их выбирали с единственной мыслью – чем больше, тем лучше. Больше ничего особенного он не заметил; из столь большой кучи перстней ему так ни один и не пришелся по вкусу.

– Да нет в них ничего особенного, басурманские они, сразу видно.

– Да ты почем знаешь?

– Нехристи они и есть нехристи. Неужто не видишь – ни распятий тебе, ни ликов святых, полумесяцы кругом да завитки их поганые. И словно не на перст, но на всю руку загадывали – разве ж душа христианская так делает?

Михайло обомлел: вот уже который день мучился он над загадкой: тот – не тот, а Гришка сходу разрешил его сомнения. И как только он раньше не догадался, что ежели перстенек принадлежит его роду, не может он быть басурманским.

«Совсем умом плох стал, – думал Михайло, – не доведут до добра меня эти думы».