Подарок охотника (рассказы)

— Эх ты... — вздохнул я.— Мне такой грязный кисель даром не нужен! Жадность твоя во всем виновата, пойми ты это наконец... — и я начал говорить ему об испорченной чернике, загубленной грибнице, вспомнил о карасях, стрельбе по зайцам, о том, что слышал о нем от охотников и других знавших его людей.

В начале разговора Серега улыбался, но потом, видно, его все же проняло, и улыбка постепенно стала превращаться в какую-то кислую гримасу, а под конец он даже прослезился, но быстро справился и, смахнув слезу, глухо произнес:

— Хорошо всем вам попрекать меня да давать разные прозвища. Ты-то вот хоть по-человечьи со мной говоришь, а от других только и слышишь: хапок, жмот, скряга. А спросил ли меня хоть кто из этих чистоплюев, почему я такой? Нет, не спросил. Каждый только и норовит кольнуть больнее, а, поди, себя человеком считает... — Серега потупился и тяжело вздохнул. Потом поднял голову и заговорил. Говорил он сбивчиво, отрывисто, торопливо, как будто боялся, что его могут не дослушать: — Вот разбередил ты сейчас мою душу, и не могу больше я таиться. Горе это у меня, большое горе. Одни в войну навеки ушли в землю, другие вернулись калеками, а меня война искалечила с другой стороны...

И Серега начал рассказывать, как перед самой войной умерла у них мать, как потом с фронта пришла об отце похоронка, как их с сестрой эвакуировали и как дорогой разбомбили эшелон, и как он девятилетним пацаном остался один.

— Как я только выжил? До сих пор удивляюсь. Помню, попал я на Брянщине в какую-то сожженную дотла деревушку. Сижу, ковыряю палкой в куче пепла, картошку горелую ищу. Пепел еще теплый был, заодно и грелся. Жрать хотелось, аж кишки щемило. Собака, помню, серая такая неподалеку от меня сидела — видно, от всей деревушки одна в живых и осталась. Сидит, морду кверху задрала и воет. Я ковыряюсь, а она воет. Мне ее жалко стало. Позвал, не идет. Тогда я сам пошел к ней. Смотрю, а около нее пять обгоревших трупов лежат. Черные, скрюченные, на одном еще подметка от ботинка тлела, не успела сгореть. Та собака, я понял, своих хозяев оплакивала. Мне как-то жутко стало, и я побежал. В этот момент сзади очередь из автомата полыхнула. Я оглянулся: собака вскинулась и упала, а из-за трубы два фрица поднялись. Поднялись, заорали по-своему и выше моей головы тоже очередь пустили, чтоб остановился. До леса я бы не добежал, ухлопали. Я остановился, жду, что будет. Они что-то промеж себя залопотали и ко мне направились. Идут пошатываются, видать, подвыпившие были, а автоматы наперевес держат. Ну, думаю, конец пришел, да что делать? Подошли. Один длинный такой, другой пониже, мордастые, рыжие оба! глаза ледяные. Длинный, ни слова не говоря, пнул меня ногой. Я аж раза три перекувырнулся. Потом вскочил и, то ли от страха, то ли от боли, плакать начал. Длинный как заорет: «Молчайт! Руссиш пшшенно! Где партизан ейст?» Я стою, всхлипываю да грязным рукавом по лицу слезы с сажей размазываю. Они еще что-то спрашивали, да видят, что от меня толку мало, на лес стали показывать. «Бежайт! Руссиш пшшенно» Я не понял, чего они от меня хотят, но длинный поставил меня лицом к лесу, заорал и так поддал под зал ботинком, что я метра три пролетел по воздуху и закувыркался. Я кувыркаюсь, а они гогочут: «Шнель! Шнель, руссиш пшшенно!»

Серега тяжело вздохнул. Глаза его подернулись какой-то мутной пленкой, видно, тяжело ему было вспоминать пережитое. Потом он достал папироску, закурил и, немного успокоившись, спросил:

— С чего, ты думаешь, я психанул в тот раз на работе, когда меня пшеном обозвали? Тех проклятых фрицев вспомнил. Они мне, гады, на всю жизнь в память врезались! — Серега скрипнул зубами. Потом, помолчав немного, продолжил: — Когда до леса оставалось метров сто, фрицы по очереди начали поливать по мне из автоматов. Им, оказывается, нужна была живая мишень для тренировки, поэтому-то и дали мне отойти, а то бы сразу ухлопали, как ту собаку... — и Серега, погрузившись в свои грустные воспоминания, замолчал.

— Как же удалось тебе спастись? — через некоторое время спросил я.

— Что? — не понял Серега.

Я переспросил.

— Аа-а, да там, на счастье, канава глубокая попались. Я упал в нее и выскочил около леса. Пока фрицы подошли к ней, я уже был в лесу.

— Ну, а потом что было? — не удержался я от вопроса.