Подарок от Гумбольдта

– Выходит, на протяжении четырнадцати лет, то есть почти до семидесятилетнего возраста, я должен зарабатывать по сто тысяч в год? Как говорили наши предки на старой родине, не делайте мне смешно, ваша честь. Все мое достояние – мои мозги. У других недвижимость, земля, рента, проценты по вкладам, муниципальные пособия, государственные субсидии… Ничего этого у меня нет.

– Но вы же умный человек, мистер Ситрин. Даже в Чикаго это видно. Не считайте, что ваш процесс – какой-то особый случай. При дележе имущества миссис Ситрин получила меньше половины, и к тому же она утверждает, что цифры были фальсифицированы. Вы страдаете рассеянностью, поэтому могли этого и не знать. Тем не менее по закону за это отвечаете вы.

– Мы категорически отвергаем любое обвинение в мошенничестве, – заявил Строул.

– Полагаю, не стоит разбирать вопрос о мошенничестве. – Судья повел рукой, как бы отодвигая вопрос в сторону. Я заметил, что на рукавах у него запонки в виде рыбок. Очевидно, Рыбы – его знак зодиака. – Что касается понизившейся в последние годы продуктивности мистера Ситрина, то она может быть намеренной и имеет цель ввести истицу в заблуждение. Или это действительно возрастное. – Урбанович недолюбливал гения разводов Томчека; Строула он вообще не удостаивал вниманием, а разговор со мной, как я видел, забавлял его. – Я с пониманием отношусь к проблемам интеллектуалов, знаю, что у них бывают занятия и интересы, не приносящие непосредственной материальной выгоды. Но возьмите этого субъекта Махариши. Кто он – гуру, маг или мошенник? Учит людей кончиком языка доставать до гортани и разбогател на этом, стал мультимиллионером. Многие задумки можно продать, и не исключено, что ваши специфические идеи могут стать ходким товаром.

Антропософские штудии приносили свои плоды. Я воспринимал декламацию судьи спокойно. Ответы потустороннего мира придавали определенную окраску моему самочувствию. Мой дух то и дело освобождался от плоти и через окно возносился над площадью. А в другие минуты перед моим мысленным взором вырастали розы в росистой зелени. Но судья упорно возвращал меня к действительности второй половины двадцатого столетия, решая за меня, что мне делать всю оставшуюся жизнь. По его мнению, я должен перестать быть мастеровым из прошлого и освоить методы «бездумного производства» (Раскин). Томчек и Строул, сидевшие по другую сторону стола, в глубине души соглашались с судьей и молчали. Я почувствовал себя преданным, поэтому должен был защищаться сам.

– Итак, за эти четырнадцать лет мне предстоит выплатить миссис Ситрин почти полмиллиона долларов. Даже в случае ее вторичного брака она требует десять тысяч в год.

– Да, это так.

– Кроме того, мистер Пинскер запрашивает тридцать тысяч – по тысяче за каждый месяц этой тяжбы.

– Не такой уж баснословный гонорар, – заметил судья. – Вам побольше платили.

– Пятьсот долларов в час – больше я не получал. Именно в эту цифру я оцениваю свое время – особенно если делаю то, что мне не нравится.

– Мистер Ситрин, – внушительно произнес судья, – вы вели более или менее богемную жизнь. Испробовали вкус брака, семейного быта, гражданских установлений и решили покончить со всем этим. Но мы не позволим вам уклониться от ответственности.

Внезапно отрешенность оставила меня. Я рассердился. Я понимал, какие чувства бушевали в груди Гумбольдта, когда легавые и санитары вязали и везли его в Белвью. При нынешних порядках ему приходилось смирять свои шекспировские страсти и первую среди них – страсть к слову. Нет, надо восставать против такого положения вещей. Я был готов закричать или заплакать. Я мог впасть в красноречие и словом сдвинуть горы. Но что толку, если я взорвусь, как Лир, который слал проклятия на головы неблагодарных дочерей, как Шейлок, дающий отпор своим гонителям, христианам. Мой пламенный призыв пропадет втуне. Дочери и христиане понимали, в чем их вина. Томчек, Строул и судья не понимают. Допустим, я начну рассуждать о морали, о добре и зле, о живой плоти и крови, о том, что это значит – быть Чарли Ситрином. В конце концов, я же в суде, где действует право равенства перед законом, на форуме совести. И разве я не пытался, пусть по-своему, путано, привнести в этот мир крупицу света? Разве не шел к высокой цели, пусть ни на шаг не приблизившись к ней? И вот теперь они хотят взвалить на меня, стареющего, слабеющего, сомневающегося в собственной стойкости и даже здравомыслии, тяжелый груз до конца моих дней. Дениза не права, говоря: «Что у тебя на уме, то и на языке». Нет, господа! Я скрестил руки на груди и молчал, рискуя упасть в обморок от переполнявшего меня негодования. Некоторое усилие воли, и мои мысли потекли в другом направлении. Я постарался представить, что пишет мне Кэтлин Флейшер Тиглер.