Подарок от Гумбольдта

Достоинства этой длинноногой доброй веснушчатой женщины были очевидны. Главное среди них – долготерпение, выдержка, спокойствие. Гумбольдт любил играть роль бешеного турка, и тогда Кэтлин была его смиренной пленницей-христианкой. Она целые дни просиживала в так называемой гостиной так называемого коттеджа в деревенском захолустье и читала, читала. Солнечный свет едва пробивался сквозь маленькие и грязные окна. Иногда Гумбольдт велел ей надеть свитер и поиграть с ним в футбол. Они гоняли мяч, как заправские футболисты. Спотыкаясь о кочки, он посылал ей длинные пасы над веревкой, протянутой для сушки белья, и мяч нередко застревал в ветвях клена. Я помнил все до мельчайших подробностей, помнил, как Кэтлин вскрикивала, когда делала рывок, чтобы принять мяч на грудь, и как они сидели после игры на диване и пили пиво. Я помнил котов на подоконнике, у одного усики были маленькие, как у Гитлера. Мне казалось, что я слышу собственный голос. Кэтлин дважды была спящей принцессой, уснувшей под действием злых чар возлюбленных. «Знаешь, что говорят соседи-аборигены? – рассказывал мне Гумбольдт. – Говорят, держи бабу в ежовых рукавицах. А я часто думаю о нас с Кэтлин как об Эросе и Психее». Гумбольдт льстил себе. Эрос был прекрасен и вел себя достойно. Но куда подевалось достоинство Гумбольдта? Он отобрал у Кэтлин ее водительские права. Спрятал ключи от машины. Запретил разводить огород, потому что, по его словам, огородничество выражает мещанские устремления горожанина, чей предел мечтаний – деревенский домик. У входа в кухню росло несколько кустов помидоров, но они погибли, когда еноты опрокинули мусорные ящики. «Мы с Кэтлин заняты умственным трудом, – серьезно говорил Гумбольдт. – Кроме того, если мы разведем овощи или цветы, это бросится в глаза». Он опасался ночных налетчиков. Опасался, что куклуксклановцы поставят и подожгут в его дворе крест.

Я глубоко симпатизировал Кэтлин еще и потому, что она была соней. Я размышлял о причинах ее сонливости. Может, она рождена для того, чтобы постоянно пребывать в потемках сновидений? Бессознательное состояние – непременное условие блаженства Психеи. Но существует, вероятно, и более простое объяснение. Тиглер носил тугие джинсы, и спереди всегда был виден большущий комок. Да и Гумбольдт, стуча в дверь к подруге Демми, кричал: «Открой, я поэт. У меня здоровенный член!» Я, однако, подозревал, что Гумбольдт – просто тиран, которому нужно, чтобы женщина была тише воды и ниже травы. Все его любовные поползновения сводились к сумасшедшему деспотизму. Его прощальное письмо подтверждало эту догадку. С другой стороны, ничего не дано знать достоверно. А женщина без секретов – это не женщина. Может быть, Кэтлин решила выйти за Тиглера потому, что жизнь в Неваде сулила одиночество. Впрочем, хватит заниматься анализом.

Я поддался своей слабости говорить людям то, что они хотят услышать, и сказал:

– Запад пошел тебе на пользу.

В данном случае так оно и было. Более или менее.

– Ты тоже хорошо выглядишь, Чарли. Правда, немного усталый.

– Жизнь – это сплошная беготня. Может, и мне стоит пожить на Западе. Помню, как я целыми днями лежал под деревьями на вашем ранчо и смотрел на горы… Хаггинс сказал, что ты нашла какую-то работу в кино и едешь в Европу?

– Да. Ты был у нас, когда на вулканическое озеро приехала съемочная группа делать фильм о Внешней Монголии. Во всей округе нанимали индейцев, чтобы они на своих лошадках демонстрировали чудеса верховой езды.

– А Тиглера наняли консультантом.

– А отца Эдмунда – ты ведь помнишь его, правда? – пригласили на роль священника, который снимался в немом кино. Бедный отец Эдмунд, его так и не посвятили в сан. Он должен был сдавать письменный экзамен по теологии, нанял кого-то вместо себя, обман раскрылся. Жаль, потому что индейцы любили его. Однако я не ответила на твой вопрос. Да, я еду в Югославию, а потом в Испанию. Там гораздо меньше постановочные расходы. В Испании можно нанять целый полк, а Андалусия – идеальное место для съемки вестернов.

– Говоришь, Испания? Я сам подумываю поехать туда.

– Правда? С первого марта я буду в «Гранд-отеле» в Альмерии. Было бы замечательно встретиться там.

– Перемена пойдет тебе на пользу, Кэтлин.

– Ты всегда желал мне добра.

– Знаешь, у меня сегодня большой день. Он так или иначе связан с Гумбольдтом. Днем я был у дяди Вольдемара, кстати, встретил там человека, которого знал с детства, теперь ты. Все это так волнует…

– От Хаггинса я слышала, что ты собираешься на Кони-Айленд… По правде говоря, я не раз думала, что ты слишком привязан к Гумбольдту, хватаешь через край своей дружбой.

– Возможно, хотя я пытался сдерживаться. Я часто спрашиваю себя, откуда такой энтузиазм. Как поэт и мыслитель Гумбольдт, в сущности, не так уж многого достиг. И у меня нет ностальгии по старым добрым временам. Наверное, это происходит потому, что в Америке ничтожно мало людей, которые серьезно относятся к искусству и философии. Даже те, кто потерпел неудачу на этом поприще, оставляют след в памяти.