Подарок от Гумбольдта

– Ты вполне можешь обезопасить себя от любых неожиданностей. Достаточно сделать в контракте соответствующие оговорки. Мы вставляем пункт о том, что твоя единственная обязанность – написать основной очерк по каждой стране. Стран я наметил шесть: Англия, Франция, Испания, Италия, Германия и Австрия. Все права на эти очерки будут принадлежать только тебе. Это одно стоит пятидесяти тысяч. Итак, я предлагаю вот что: мы начинаем с Испании. Испания – самая простая страна в этом отношении, и посмотрим, как оно пойдет. Стюарт обещает по одобрении рукописи оплатить номер в мадридском «Ритце» сроком до месяца. Разве это не справедливо? Вам обоим там понравится. Прадо – рядом, «Путеводитель Мишлена» перечисляет ряд первоклассных ресторанов вроде «Эскуадрона». Я договариваюсь о встречах с интересными людьми. К тебе в «Ритц» толпами пойдут художники, поэты, музыканты, архитекторы, руководители подпольных движений – все, кто душе угоден. Тебе остается только разговаривать с людьми, есть, пить, спать и к тому же заколачивать денежки. За три недели ты накатаешь материал под названием «Современная Испания. Культурный обзор» или что-нибудь в этом роде.

Вернувшаяся к действительности Рената с интересом слушала Текстера.

– Ваш издатель действительно готов заключить контракт? – спросила она. – Мадрид – это совсем не плохо.

– Ты же знаешь, какими капиталами ворочают крупные конгломераты подобного рода. Несколько тысяч – разве это сумма? – нажимал Текстер.

– Хорошо, я подумаю.

– Когда Чарли говорит «подумаю», это обычно означает «нет», – вставила Рената.

Текстер нагнулся ко мне, едва не задев меня краем своего широкополого стетсона.

– Я знаю, что ты думаешь. Лучше бы вплотную взялся за свою книгу о диктаторах – угадал? А то хватается за все сразу. Гонится за несколькими зайцами. Avec tout ce qu’il a sur son assiette[19] – и всем этим обеспечивает себе хлеб насущный. Но чем больше у меня дел, тем лучше, я так считаю. А своих диктаторов я за три месяца сделаю.

– Мадрид – это замечательно, – повторила Рената.

– Это ведь родина твоей мамы?

Рената кивнула.

– Позволь, я познакомлю тебя с положением, в котором находится сеть отелей «Ритц». Лондонский «Ритц» никуда не годится, стал запущенным, грязным. Парижский «Ритц» принадлежит арабским нефтебаронам типа Онасиса и стал прибежищем нежелательной публики. Там на порядочного человека и не посмотрят. В Португалии, как тебе известно, волнения, и лиссабонский «Ритц» – неспокойное место. Зато в Испании – тишина и полуфеодальный порядок, в Мадриде – прекрасное обслуживание, как когда-то в старину.

У Текстера и Ренаты была одна общая черта. Оба мнили себя европейцами. Рената – потому что ее мать была сеньора. Текстер – потому что имел в детстве гувернантку-француженку, а в юности изучал французский и получил степень бакалавра гуманитарных наук в Колледже Оливера в штате Мичиган, а также потому, что у его родственников обширные международные знакомства.

Помимо материальных соображений, Рената надеялась, что брак со мной принесет ей яркую, интересную жизнь. Текстер питал надежду более высокого порядка: я еще мог сказать новое слово.

Так, попивая чай с ликером, мы коротали минуты, пока я ждал, когда придет Кэтлин.

– Кстати, Чарли, я тут почитал Рудольфа Штейнера, чтобы быть в курсе твоих интересов. Увлекательнейшее занятие! Я-то полагал, что он что-то вроде мадам Блаватской, а он, оказывается, мистик-рационалист. Что он думает о взглядах Гете?

– Текстер, пожалуйста, не надо! – взмолилась Рената.

Но я истосковался по серьезному разговору и сразу же откликнулся.

– Нет, это не мистика. Гете просто вышел за рамки индуктивного метода. Он давал волю воображению и старался представить себя каким-нибудь объектом в природе. Художник тоже старается перевоплотиться в реку или звезду, он играет в перевоплощения. Кто-то даже писал об одном астрономе, который держит стада звезд. Он словно пас свой воображаемый скот на бескрайних лугах космоса. Шелли считал, что Адонис после смерти стал частью красоты и сделал ее еще краше. Гете полагал, что голубое небо – понятие сугубо теоретическое. Голубизна заключена в слове «голубой». Небо – голубое, потому что мы воспринимаем его таким. Моего покойного друга Гумбольдта, замечательного человека и замечательного поэта, страшила ортодоксия рационализма, и это стоило ему жизни именно потому, что он был художником. Разве недостаточно быть беззащитным двуногим существом без того, чтобы быть беззащитным двуногим духом? Мы не должны отказывать нашему воображению в праве на прямое и свободное общение со Вселенной, как понимал ее Гете: живым, развевающимся одеянием Господа Бога. Сегодня я осознал, Гумбольдт действительно верил, что люди – существа сверхъестественные.

– Ну вот, обязательно нужно распространяться о Гумбольдте? – возмутилась Рената.

– Наша мысль – неотъемлемая составляющая существования, – попытался продолжить я.

– Чарли, хватит!

Обычно обходительный, как и положено с дамами, Текстер произнес ворчливо, не выпуская трубку изо рта:

– Лично мне интересно, как работает мысль у Чарли.