Подарок Параскевы

— Открыла. И вовсе она не страхолюдина. Сказала, что я замуж выйду в городе. За музыканта.

— За музыканта? Ты? — заржал отец.

— А что? Я всерьёз думала поступать в музучилище. Как вариант. Что зря на пианине пальцы отбываю, как проклятая. Меня училка хочет на конкурс отправить.

— И то верно. Она мне говорила перед каникулами, что в марте конкурс городской и на Олеську у неё большие планы.

— А Женьке сказала, что та за корейца выйдет. Ты же знаешь, она повернута на корейцах, — посмотрела Олеська на мать. Бывало, она делилась с ней на эмоциях новостями из своей жизни. — А Валька… она её в свадебном платье в гробу увидела. Вот тогда мы и перепугались. Голос у тетки стал жутким и холодом повеяло могильным. Мы завизжали и прочь из этой бани! Я тогда вместо своего валенка в Матвеев резиновый сапог нырнула. А когда вернулась, минут через пятнадцать, они там с бабой этой, кажись, банница она или типа того, уже сюси-пуси устроили. Она это была. Точно!

— Говорит Параскева, — подала голос Катерина.

— Параскева? Хах! Вот умора. И имя у неё странное — замогильное…

— У меня Панкрат. Чо, тоже замогильное? Ты и скажешь, музыкантка, блин. У меня прабабку Параскевой звали.

— Так это прабабку!

— У них там с Матвеем чувствуется — любовь через край плещет. Губищи распухли, глаза осоловелые, а сами в одном исподнем, — тихо добавила Катерина. Почему-то её сильно обеспокоило появление Параскевы. Почему?

— Разврат! — сморщилась Олеся.

— Интересненько… чо за разврат? Матвей, поди, с голодухи оторвался за праздники. Мы жрём с утра до ночи, а он чертовку эту охаживает…

— А ты чо, слюни распустил? Губу-то закатай! — сказала Катерина и грубо шлёпнула мужу под подбородок, прикрывая отвисшую челюсть…

* * *

Стали сельские бабы и мужики замечать в доме Матвея хозяюшку: бельё постирает, во дворе развешает, а пироги испечёт, так аромат на всю улицу стоит. В то люди сильно не выходит, а как стемнеет, начинает во дворе хозяйничать, аж шум стоит. И снег почистит, и хлам из сарая выберет, выкинет. А Матвей цветёт алым цветом, счастливый! Улыбается. Непривычно ему с поднятой головой ходить, а вот улыбку спрятать сил нет. Она так и рвётся наружу, показывая, как Матвею хорошо, Как радостно!

— Добрый вечер, соседушка! Кто ты такая и кем Матвею будешь? Откуда таку красавицу к нам принесло? — спросит какая-нибудь любопытная старушка, возвращаясь из магазина с авоськами…

— Жена я Матвея — Параскева.

— Ух ты! Жена. И имя-то какое старинное. Только в детстве такое и слыхала.

— А я женщина простая. Из глубинки. Доброй ночи, бабушка, — отвечала Параскева и быстро в дом бежала второпях. Словно с плиты утекло.

— Матвей! А что жена твоя всё в темноте да в темноте? Среди бела дня не появляется? — поинтересовался Панкрат. Он будто пас Матвееву бабу. Как только покажется та из дома, он уже тут как тут.

— Болезнь у неё. Светобоязь называется. Аллергия на солнце. Кожа пузырями покрывается и мокнет,

— сходу ляпнул он, что в голову первое пришло. Панкрат, видно, не поверил, а бабка Агнесса, что как раз из калитки появилась, к Олесе приходила, о внучке расспросить, уходя услышала слова Матвея и перекрестилась.

— Господи! Здоровья ей передай. Вот незадача… — сказала она, а под нос себе прошептала, удаляясь, что де сам Матвей юродивый и жёнку себе такую же отыскал…

«Светобоязнь… Ей месяц в лоб воткни — вот тебе Царевна-лебедь. Дьявольски хороша. А в кровати… не зря ж Матвей, как мишка с бочонком меда, с ней носится. Глазами пожирает. На кой ему эта баба? Чем он эту бабу пред Богом заслужил? Тем что юродивый что ль… — с презрительной ухмылкой глядя на Катерину, подумал Панкрат.

А Матвей не думал, не гадал. Ему и так ладно. Главное, что живут они с банницей душа в душу. И банька натоплена, щи да пироги на столе. В кровати супружеской: мягко да жарко… Матвей даже пританцовывал порой: душа поёт, а ноги сами в пляс бегут!

Даже на концерте с номером выступил по случаю юбилея комсомола. Все ахнули. Издали он молодец, хоть куда. А что под усами — никто и не вспомнил.

Глава 5: Галатея

— Ну и что это ты такое сотворил? Я, поди? — хитро улыбаясь, спросила Параскева, разглядывая витиеватую корягу на рабочем столе мужа.

— Ты. Как думаешь, красиво будет? — смущаясь, спросил совета Матвей.

— Красиво. Тебе в пору выставку открывать.

— А я и хочу. Директор школы выбил для меня угол в небольшом музейчике в городе.

— Неужто я такая? — жеманничая, подошла к Матвею Параскева. — И талия у меня вот такая, как шея лебедя? И бедра крутые?

— А как же! Даже красивше. Я и передать не могу, насколько ты хороша, — ответил Матвей, сразу бросив резак на стол, и обхватывая большими руками полные мягкие бедра, притянул к себе Параскеву.

— И не надоела я тебе покуда?

— Как может надоесть такая красота и наслажденье? Я б любил тебя, даже голодный и холодный. Ты стала б пищей для моей души, а большего и не нужно. Не надышаться тобою… Я коснусь тебя — в жар бросает. Словно тысяча печей вокруг затопили. Это колдовство? Ответь мне, Параскева?