Подарок Параскевы

— Как есть колдовство. Оно в тебе. Называется — любовь! И не я той любви причина. Ты! Ты — источник. Ты, Матвеюшка.

— Не верю. Раньше ж не было её. Откуда взялась?

— Прорвалась, как источник со святой водой. Тебя исцелить. И меня наградить.

— Чем же?

— Любовью твоей и ребёночком. Девочка у нас родиться.

— Да как же… Как такое возможно — сразу столько счастья!!!

— Другим это дано как буднее. Только нам как счастье, потому что мы счастье в том видим.

— Дочка? Я то думал, что ты мне подарки каждый день даришь. И не знал за что. А оказывается, и я?

— Да, Матвеюшка. Дочка — это твой мне подарок. Оставшись, я тоже себе выгоду искала. Твое семя для меня подарок. Дочка.

Матвей лучился, не зная, как выплеснуть радость от услышанного. Он подхватил Параскеву на руки и понёс в комнату, целуя глаза, шею, плечи… всё, до чего мог дотянуться губами. Уложил жену на перину, снял с её ног меховые тапочки, сшитые собственноручно из старой дублёнки, и стал перебирать пальчики на ногах, массируя и целуя каждый, как ценный бриллиант. Потом поднялся к коленкам, оглаживая икры, словно луб, из которого творит свои статуэтки. Кончиками пальцев заскользил по бедрам, разводя их в разные стороны и тоже целуя. По коже Параскевы побежали мурашки, и она застонала. Матвей погладил массирующими движениями живот, груди, бока и плечи… Нежные руки его заскользили по рукам. Будто Пигмалион он боготворил, наслаждаясь идеальным, прекраснейшим из своих творений. Если б ему открылось, что Параскева создана им в его мечтах, по его эскизам, он наверняка бы поверил.

Всё в ней было в его вкусе: и точёные губы, и ровный греческий носик — Галатея. Его Галатея. Раньше Матвей сомневался, можно ли влюбиться в статую, а теперь верил, что можно, оживив её своими поцелуями. Аппетитные бока, икры, руки — всё образец Высокого Возрождения. Как ни ему знать это. Он тот ещё знаток искусства: художественную школу закончил, а после и училище. У резчиков всё как полагается: рисунок, живопись, история искусства. И стыдно было смотреть на обнаженные фигуры женщин и мужчин, но в то же время дух захватывало. Тело человеческое, оно как цветок, так же замысловато и прекрасно. Так же изящно, как тело лани или вороного жеребца. Гибко, как тело игривой кошки, дикой сливы, цветущей на склоне горы. Как море с его волнами: неумолимо и непредсказуемо. Тело — божественный дар, с помощью которого дух может воплотить на земле всю глубину и масштаб своих замыслов. Продолжить разумную жизнь, побороть тьму и сотворить тьму.

Матвей удивлялся, как в одном теле может уживаться и свет, и тьма одновременно. В одинаковых, по сути, телах могут обитать как ангелы, так и тёмные сущности, полностью овладевающие душами. Сквозь сознание которых не может прорваться не единый лучик света! А свет — это же прекрасная, очищающая, одухотворяющая энергия. Как жить, если сторониться её влияния? Он, Матвей же не поддался тьме? А мог бы взять силой то, что отняло у него уродство. Мог бы закрыться от света и тогда…

Матвей вздрогнул. Что стало бы с ним? С ним рядом никогда не появилась бы Параскева. Никогда не стал бы он отцом. Только что монстром! Вот кем стал бы он — монстром!

Матвея снова передёрнуло, и, чтобы избавиться от тёмных мыслей, он жарче стал целовать свою любимую жену. Подарок! Его подарок! Подарок света за то, что он не поддался греху. Не стал монстром!

* * *

Панкрата так и тянуло в дом Параскевы. Сам он не понимал, почему. Из зависти, что ли? Подойдя к двери соседа, он прислушался: сквозь щель доносились из глубины дома слабые женские стоны.

— Бесит! — рывком он ударил по косяку и спустился с крыльца, выходя на улицу. — Бесит меня эта сладкая парочка!

— Кто это? Слышал, Матвей? — вздрогнула всем телом Параскаева.

— Нет. Не слышал. Я, ничего кроме тебя не вижу и ничего не слышу. Ты — весь мой мир!

— Глупенький. А коли я исчезну?

— Как так? Когда?

— Не скоро, — отозвалась она и крепче обняла бёдрами Матвеевы бёдра. Рано она затеяла этот разговор. Не готов ещё Матвей. Большая рана откроется в его душе, если Параскева внезапно исчезнет из его жизни.

Глава 6: Катерина

— Ну и чего ты делал в чужом дворе? — поставив руки в бока, наподобие сахарницы, спросила у муженька Катерина, когда тот вышел, зло хлопнув калиткой Матвеева дома.

— Дрель хотел позаимствовать!

— И где она? Дрель!

— У меня жена не хуже дрели! Перепелиха! А ты чо, следишь за мной, чоли?

— Чоли слежу. Не первый раз вижу, как ты вслед Параски заглядываешься.

— Красивая баба. Почему здоровому мужику не засмотреться?

— Здоровому? Тебе? А и правда! Холостыми стреляешь — безопасно на лево бегать. Никто не понесет!

— Я холостыми? — зашипел Панкрат, наступая на пятки жене, что ляпнула глупость и пошла павой в избу, словно ничего особенного и не сказала. — А Олеську ты чо, в капусте, чо ль, нашла?

— А то и в капусте!

— Чо мелешь, дура! — разозлился мужик и двинул грудью вперёд на жену как задиристый петух.