Подъем

— Твой неудачный опыт, еще не повод действовать от обратного… Кто знает, что у него в голове.

— Иногда и всей жизни не хватает, чтобы досконально изучить человека…

— Но немного притормозить было бы нелишним.

— Я уже знаю достаточно, чтобы не сомневаться.

— Машунь, — внимательно взглянув на меня из-под опущенных солнечных очков, обращается ко мне мама. — Я лишь хочу, чтобы вы с Семкой были счастливы…

— Знаю. И мы действительно счастливы! Я впервые узнала, что такое нормальная семейная жизнь. Он замечательный, мам.

— И ты его любишь?

— Конечно, — отворачиваюсь к обозрению простирающейся передо мной полосы. — Люблю, — утвердительно киваю, сильнее сжимая руль.

— Настолько ли сильно, чтобы прожить с ним всю жизнь? Я ведь помню какой ты была с Андреем.

— Глупой?

— Ну, не без этого конечно… Окрыленной, что ли…

— А разве можно всех любить одинаково? Сейчас я нравлюсь себе куда больше, чем в браке с Медведевым. Мы, может быть, и не кричим о своих чувствах, но и без слов понимаем друг друга… Он лучший, мам! Разве этого недостаточно?

Маша

Сегодня птицы поют иначе. Заводят сладкую трель, заставляя меня подскочить с кровати и первым делом выглянуть в окно, полюбоваться проснувшейся природой и окрашенным вкраплениями розового небом. Я не улыбаюсь, не плачу, не семеню по комнате — я спокойна, хоть и должна грызть свои ногти, с волнением озираясь на циферблат настенных часов. Первое, на чем я себя ловлю — неуемное желание почувствовать за спиной обжигающий жар мужского дыхания, его крепкие руки на оголенной пояснице и требовательные, но в то же время дарящие нежность и блаженство губы, без которых начавшийся день уже не такой яркий и значимый. Хочу оказаться на нашей кухне, смотреть как Сема втихомолку насыпает в пиалу кукурузные хлопья, отводя глаза в сторону, пока молоко заливает собой сухой завтрак, словно это поможет ему избежать моих нравоучительных речей о пользе овсянки. Хочу смотреть, как Дюк бросается Сергею под ноги, сжимая в зубах кожаный поводок, ведь он уже так привык к их утренним прогулкам… И знаете, почему вздохнув, я все же довольно вскидываю руки вверх, позволяя мышцам натянуться и избавиться от сонной истомы? Потому что знаю, что через четыре часа стану полноправной владелицей мыслей и сердца самого лучшего в мире мужчины.

Я не могу причислить себя к тем особам, кто опасается наступить на шлейф подвенечного платья и растянуться на выстланном дорожкой проходе между стройными рядами стульев, но в свои тридцать три побаиваюсь показаться нелепой в фате и поддерживаемом обручами пышном свадебном туалете… Знаю, что жизнь еще только начинается, но отвергнув предложенные консультантом наряды, я все же остановилась на элегантном варианте, без ненужных оборок и кричащих страз. Страшно ли мне во второй раз в своей жизни стоять у зеркала, разглядывая плод двухчасовых работ визажистов, пока Светка справляется с застежками на корсаже? Безумно. Куда страшнее, чем десять лет назад, потому что теперь я смотрю на реальность не зашоренным взглядом, зная, что нужно ловить мгновения здесь и сейчас, ведь завтра уже может ничего не остаться, кроме греющих сердце воспоминаний. Возможно, это нелепо, но в чем-то я все же себе верна: где-то внутри все же поселилась вера, что рядом тот самый, моя половинка, немного резкая, грубая, но идеально мне подходящая.

— Ты просто красавица, — положив голову на мое плечо, Иванова обнимает меня за талию, и это тот редкий случай, когда она не пытается скрыть своих разрозненных чувств, позволяя слезе скатиться по бархатной коже щеки и упасть искрящейся в дневном свете бусиной на мою ключицу. Мы смотрим друг другу в глаза через огромное напольное зеркало в серебристой раме, не слыша ни щелканья фотоаппарата, ни о чем-то болтающих девиц, прячущих косметику в чемоданчик, не поворачиваем головы, когда позади хлопает дверь, впуская в номер моего свадебного координатора, пришедшую уверить меня, что все в порядке и гости постепенно съезжаются… Лишь крепче льнем друг другу, переплетая пальцы — своей наполовину оголенной спиной я ощущаю прохладу атласного синего платья, струящегося к ее ногам и скрывающего подобранные в тон босоножки. Два человека, столько лет идущие рядом, разделившие все тяготы и невзгоды, горечь потерь и счастье приобретений.

— Не смей разреветься! Не хватало, чтобы моя свидетельница стояла с размазанной тушью, — решаюсь первой заговорить, довольно улыбнувшись вздернувшей голову вверх Ивановой.

— Не дождешься, — ее смех настолько заразительный, что я мгновенно подхватываю, вытирая пальцем грозящиеся хлынуть из глаз слезы. — И, вообще, к черту эту Машу Медведеву! Какая-то она сопливая и вечно причитающая! Уверена, с Титовой будет куда интересней!

— Ты же не надеешься, что сменив фамилию, я стану делиться с тобой грязными подробностями своей интимной жизни?

— Так, значит, все-таки грязные? Вот знала я, что твой Сергей не промах! — мы вновь прыскаем, и развернувшись лицом друг к другу, приводим в ужас невольных свидетелей нашего безумства, начиная кружиться на месте, крепко обнявшись.