Подъемы и падения интеллектуализма в России. Мои воспоминания

В противоположность утилитаристским теориям Дягилев стремится доказать, что искусство самоценно, что оно имеет цель только в себе самом и именно в этом заключается его свобода. При этом он не отвергает идейности в искусстве. «Искусство не может быть без идеи, как оно не может быть без форм и без краски, но и один из этих элементов не должен и не может без нарушения соответствия частей быть намеренно вложен в него. Идеи в искусстве должны сами вытекать из зачатков истинного искусства, а не навязываться ему»[28].

Принципу утилитаризма в отношении к искусству Дягилев противопоставил принцип эстетизма как признания красоты в качестве высшей и самостоятельной ценности. Сам Дягилев говорил о себе: «Я слишком большой приверженец эстетизма». Это же подтверждают и его коллегии по журналу, в частности Александр Бенуа:

«Лишь бы было “красиво” (это слово у Дягилева вырывалось особенно часто, но означало нечто неопределенное), тогда как была ли в картине хоть капля чего-то иного, нежели такая внешняя красивость, это его не заботило. Напротив, поверив со всем своим юношеским пылом в то, что живопись должна быть, во-первых, живописью, а что злейший враг такой живописи для живописи – всякое “содержание”, всякая сложность, “всё, что от литературы”, Дягилев уже тогда сводил свое суждение о художественных произведениях к одному требованию этого “живописного достоинства”»[29].

Хотя в изложении Бенуа склонность Дягилева к эстетизму выглядит несколько иронически, сам Бенуа стоял на позициях эстетизма, разделяя с Дягилевым убеждение, что красота должна быть высшим критерием в сфере художественных оценок. Впрочем, к оценке феномена эстетизма мы еще вернемся несколько позже. Отвергая эстетику Чернышевского и Толстого, Дягилев опирается в своей статье на Джона Рёскина как «на самого крупного эстета нашего века». Завершает он свою статью обширной цитатой из книги Ницше «Так говорил Заратустра». Таким образом, можно с полным правом сказать, что программная статья Дягилева носила новаторский характер и предлагала совершенно новую систему художественных и эстетических оценок.

Эстетическая программа и намеченный Дягилевым практический план деятельности журнала немедленно привлек внимание публики. Журнал с самого начала занял прочное место в художественной жизни России и завоевал большое число сторонников. Но было и много противников, в особенности со стороны представителей Академии художеств, которые обвиняли и журнал, и выставки «Мира искусства» в декадентстве. Причем жертвами этих обвинений стали Левитан и Нестеров, живопись которых не имела ничего общего с декадентством. Некоторые члены редакции журнала эти обвинения принимали весьма охотно, чтобы иметь случай эпатировать буржуазную публику. «Стремление “epater le bourgeois”, – говорил Дмитрий Философов, – часто руководило редакцией “Мира искусства”, по существу своему журнала деловитого и культурного»[30].

Как показала история, мнимый декаданс «Мира искусства» оказался на деле художественным ренессансом, возрождением русского национального искусства и его «шествием на Запад», о котором мечтал Сергей Дягилев. Это значение журнала прекрасно оценил Сергей Маковский, который писал в своей книге «На Парнасе Серебряного века»: