Подержанные души

– На службу городу, – повторил Император, после чего обратился к войскам: – Господа, выступаем к библиотеке, дабы начать наш список.

– Где же вы добудете имена? – спросил Ривера.

– В некрологах, разумеется. А затем, быть может, заглянем в околоток и проверим сообщения о пропавших без вести. Мне же там кто-нибудь сумеет помочь, правда?

– Уверен, что да. Я позвоню в Управление на Вальехо, предупрежу. Но не могу не думать о том, до чего обширная задача перед вами стоит. Вы сказали, нужно записать всех мертвых. А городу тут сколько – сто шестьдесят лет? Очень много покойников в нем накопилось.

– Я неверно выразился, инспектор. Всех мертвых, но в первую голову – тех, кто скончался за последний год.

– Последний год? Почему?

Император пожал плечами.

– Потому что они меня сами попросили.

– Я имею в виду – почему такой упор на последний год?

– Чтобы не забылись. – Император поскреб у себя в косматой бороде, словно бы пытаясь что-то припо-мнить. – Хотя сказали они – потерялись, а не забылись. Чтобы не потерялись во тьме.

У Риверы вдруг пересохло во рту, а от лица отхлынула кровь. Он открыл перед Императором дверь, и звякнувший колокольчик оживил его дар речи.

– Тогда удачи вам, Ваше Величество. Я позвоню диспетчеру Управления. Они будут вас ждать.

– Премного благодарен. – Император сунул книгу под мышку и отдал честь. – Вперед, моя гвардия! – И он вывел собак из магазина, причем Фуфел на прощанье лягнул ковер задними лапами, словно бы смахивая с них ту грязь, какая была Альфонсом Риверой.

Ривера вернулся к себе за прилавок и уставился на обложку “Большущей-пребольшущей книги Смерти”. В ответ на него злорадно воззрился стилизованный скелет, на его костяных пальцах болтались нанизанные пять человек. Все это изображалось веселенькими красками Дня мертвых.

Потерялись во тьме? Только за последний год?

Ривера купил простые карандаши и ежедневник, как ему велела “Большущая книга”, но после этого не – делал с ними совершенно ничего – только сложил в выдвижной ящик под кассой. И ничего не случилось. Ничего. Он мирно вышел пораньше на пенсию, открыл книжный магазин и взялся читать книги, пить кофе и смотреть игры “Гигантов”[2] по маленькому телевизору у себя в лавке. Не происходило вообще ничего.

И тут он заметил, что под самым названием “Большущей книги” имеются слова: “Исправленное издание”. Этих слов тут не стояло – в этом он был уверен, – пока в лавку к нему не зашел Император.

Он выдвинул ящик, размел в стороны карандаши и прочие канцелярские осадочные породы и извлек когда-то купленный ежедневник. Там на первой неделе января значились имя и цифра, написанные его почерком. Потом – еще, каждые несколько дней недели, до самого конца месяца, и все – его рукой, а он не по-мнил, чтобы все это писал.

Ривера полистал страницы. Заполнен весь ежедневник. Но ничего же не происходило. Никакие зловещие пророчества “Большущей книги” не сбылись. Он швырнул ежедневник обратно в ящик и раскрыл “Большущую-пребольшущую книгу Смерти” на первой странице – на странице, которая изменилась с тех пор, как он читал ее в последний раз.

Теперь на ней значилось: “Итак, вы облажались…”

– ААХХХХХХИИИИИИИЕЕЕЕЕ! – Пронзительный визг прямо у него за спиной.

Ривера подскочил на два фута в воздух и отрикошетил от кассового аппарата, развернувшись к источнику вопля. На пол он приземлился с рукой на бедре, глаза распахнуты, воздуху в легких не хватает.

– Санта-Мария!

Перед ним стояла женщина – худая, как привидение, бледная, как снятое молоко, с нее свисали черные лохмотья, словно изодранный саван. Стояла прямо перед ним – между ними и шести дюймов бы не набралось. И пахло от нее мхом, землей и дымом.

– Как вы сюда…

– ААХХХХХХИИИИИИИЕЕЕЕЕ! – На сей раз – прямо ему в лицо. Он отскочил назад к самой стойке, отшатываясь от нее в ужасе, от которого трещал позвоночник.

– Прекратите сейчас же!

Привидение чуть отступило и ухмыльнулось, обнажая иссиня-черные десны.

– Работа такая, милок. Предтеча погибели я, нет?

Она поглубже вдохнула, словно чтобы испустить еще один вопль, – но тут зашкворчали электроды шокера, обретшие точку приложения где-то в ее лохмотьях. Она рухнула на пол кулем волглого тряпья.

2. Слухи о моей кончине

– Нельзя однажды перепихнуться с монашкой, а потом всю жизнь ходить по гостям и об этом рассказывать, – сказал Чарли Ашер.

– Ты не то чтоб ходил по гостям, – ответила Одри. Ей исполнилось тридцать пять – бледная и хорошенькая, золотисто-каштановые волосы у нее плескали наискось, и в ней ощущалась такая жилистая сила и наблюдалась такая протяженность конечностей, что хочешь не хочешь, а решишь: она много занимается йогой. Йогой она много и занималась. – Ты вообще из дому не выходишь.

Она любила Чарли, но за тот год, что они провели вместе, он изменился.

Одри сидела на восточном коврике в том, что раньше было столовой громадного викторианского особняка, а теперь стало буддистским центром “Три драгоценности”. Чарли стоял поблизости.