Подгоряне

— Здравия желаю, дедушка мош Тоадер!.. Баклажку вина поставите?

— Какой я тебе дедушка? У меня нет внуков с кривыми ногами!

— Да вы не сердитесь, мош Тоадер! Принесли бы, в самом деле, баклажку.

Видите, мы работаем, запылились, в горле пересохло!-

— Я не заставлял вас рушить у человека дом! — еще более обозлился старик.

Сын Дорофтея, пока были в селе кони, работал кучером в правлении колхоза, затем возил директора совхоза, агрономов, ветеринарных врачей. А теперь, когда лошадей не стало, выбросил кнут и взял должность, которую в народе называют "куда пошлют". В городе его нарекли бы чернорабочим, или, смягченно, разнорабочим, но на селе таких званий еще не было, и сын Дорофтея делал то, что подвернется под руки. Оказавшись без всякого надзора со стороны начальства, пристрастился к винцу, прикладывался к стаканчику, едва пробудившись ото сна, то есть с рассветом. Если прежде он мучил милиционеров тем, что гнал лошадей по левой стороне дороги, останавливался со своей повозкой прямо перед окнами райкома и усмехался при этом: "Ну, что вы со мной сделаете? Отберете права?", то теперь взял другую моду — никому не давал пройти мимо себя с кувшинчиком вина.

Жена Дорофтеева сына редко находилась в селе, почти постоянно была у дочери, которая окончила институт, вышла замуж и работала врачом в другом селе, — мать приезжала к ней присматривать за внучкой. За ребенком приглядывала, а муж, который нуждался в этом ничуть не меньше, был предоставлен самому себе со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Поговаривали, что в канун Нового года жена нашла его под чьей-то оградой полузамерзшим. Еле отходила, думала, что после такой беды образумится. Куда там! Стал пить еще больше. Да еще взял дурную привычку жаловаться на жену всем подряд. Кто слушал, а кто не слушал, но ему было наплевать. Гнул свое:

— Гм… Ольгуца, баба моя, говорит, что я не работаю… Брешет она!

Гляньте на мои руки!.. Правда, пропущу иной раз стаканчик вина… Но я ж работаю! Разве вы не видите, люди добрые, как я работаю!..

Его "работа" по большей части начиналась и заканчивалась в сельском буфете. Его почти всегда можно было видеть среди пустых ящиков с наполовину опорожненной бутылкой в кармане. Если и шел помочь в чем-то кому-нибудь, то исключительно ради вина. Угостившись, начинал размахивать руками, хвастаться своими героическими подвигами на войне, уверяя при этом, что сам маршал Жуков пожимал ему руку у стен рейхстага в Берлине. Под конец заносился настолько, что выдавал себя за Героя Советского Союза: вот, мол, только потерял где-то Золотую Звезду. После этого все понимали, что "героя" пора уводить домой, чтобы проспался.

Теперь сын Дорофтея, бросив нагружать машину, пытался умаслить дедушку, чтобы тот принес ему кувшин вина.

— Я очищу вам колодец, мош Тоадер!.. Принесите кувшинчик!.. Не скупитесь!..

— Я не буду загаживать колодезь такой дрянью, как ты!

Убедившись окончательно, что от старика ему ничего не перепадет, выпивоха приблизился к нашим воротам. Поздоровался со мной. Затем переместился к воротам Кинезов и там "поручкался" с каждым из великанов: ведь никогда не знаешь, где тебя ждет удача! Может быть, как раз сыновья мош Саши Кинезу и раздобрятся, побегут поскорее в погреб с заветным кувшинчиком?! От меня он, очевидно, не ждал таких милостей, таких подношений. И вдруг, к нашему общему удивлению, сын Дорофтея резко сменил тему. Ткнув в меня пальцем и обращаясь к одним сыновьям мош Саши, решительно объявил:

— Видите вы сына мош Кости? Ну так вот. Если бы я не женился, то учился бы с ним в Москве. Не сойти мне с этого места — не вру! — Увлекаясь своей фантазией все больше и больше, горячо уверял молчаливых гигантов, что его даже просили поехать учиться в Москву, не просили — умоляли, чтоб поехал, тянули так, что чуть было рукав не оторвали…

— Но я не поехал, так как сдуру обзавелся семьей. Сам не выучился, зато дочку выучил, довел до дела. Шутка сказать — врачом работает!..

Гайдуки мош Саши молча посмеивались, мерно покачивали головами, как лошади, когда обгоняют от себя мух. Сын Дорофтея принимал это за знак их согласия с ним. И расходился до того, что и про вино забывал. Нес такую несусветную чушь, что даже у меня уши краснели от стыда за этого человека. А он, чтобы ему еще больше верили сыновья мош Саши, то и дело дотрагивался до моего плеча, как бы призывая в свидетели.

— А ты помнишь? — обращался он уже ко мне. — Помнишь, как ходили мы на посиделки к девчатам? Какие это были посиделки! И я тогда был первым парнем на деревне… в селе то есть.