Подгоряне

Никэ вопросительно посмотрел на меня, как бы решая: рассказывать или не рассказывать? Ему, конечно, приятно было демонстрировать передо мною свои познания сложных сельскохозяйственных проблем. Й одновременно не хотелось выносить сор из избы: специалисты передовых хозяйств умеют защищать честь своего совхоза или колхоза.

— Хотели и мы немножко словчить, — усмехнулся Никэ и, чтобы поубавить вину от этого ловкачества, тут же уточнил: — Но это было давно. Мы сдали на мясо всех коров, которые не давали более трех тысяч литров молока в год, а оставили только самых лучших. Удой на каждую фуражную корову резко поднялся, а общее количество молока сразу же упало. Так что с валом вышла неувязка.

"Как же так? — злился Шеремет. — Все ваши коровы дают больше чем по четыре тысячи литров каждая, а сдаете вы молока намного меньше, чем прежде?! Вы что же, выливаете его по дороге в район?"

— Ну ж и влетело всем нам, когда секретарь райкома узнал про нашу хитрую операцию! Чуть было не поплатились партийными билетами. Отчитывал нас Шеремет, лупил по башке неотразимыми доводами: рабочего, мол, не интересует, от какой коровы он пьет молоко — от пятитысячницы или от трехтысячницы.

Городу надо, чтобы в магазине всегда были молочные продукты. Неужели вы этого не понимаете?! Ну, и так далее, — продолжал Никэ, почесывая затылок, как бы вспомнив этим затылком, как им здорово "влетало". — Бегал по кабинету с карандашом и записной книжкой. На ходу делал расчеты. Насчитал сотни тонн молока, которые район не додаст к концу года по нашей милости. А точнее сказать, по глупости. "Если хотите прославиться, работайте честно и по-умному! — внушал он нам уже более спокойным тоном. — Менять малопродуктивных коров на высокоудойные надо постепенно, одну на одну. В этом случае количество голов не уменьшится, а сдавать молока вы будете больше. Через пять-шесть лет у вас останутся только породистые коровы. Ну вот тогда и ставьте свои рекорды, побеждайте в соревновании всех. Райком будет это только приветствовать!"

Так выглядела в устах моего брата головомойка, какую учинил Шеремет руководителям их совхоза.

— Ну что тебе еще сказать? — продолжал Никэ. — Были у нас и другие неприятности. Но это в прошлом. А сейчас и сам Алексей Иосифович, наверное, позабыл о наших фокусах…

— А вот и нет, не позабыл!.

Я и Никэ окаменели: в тени, у стены фермы, был сам Алексей Иосифович Шеремет. Дверца "Волги" была распахнута. Секретарь райкома одной ногой упирался уже в землю, а другая пока что оставалась в машине. На коленях он раскрыл записную книжку и что-то отмечал в ней. Записывая, он выслушал вместе со мною все Никино повествование.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Откровенно говоря, я побаивался встречи с Алексеем Иосифовичем Шереметом. Я, конечно, не мог не думать о нем все дни, проведенные мною в родном селе. Очень хотелось встретиться с ним. Но я почему-то не решался поехать в город, чтобы заглянуть в райком. Если б районный центр находился на прежнем месте или если бы Шеремета перевели на работу в Оргеев, я не миновал бы его кабинета: всякий раз, когда уезжал в Кишинев или возвращался из Кишинева домой, я непременно должен был проезжать и через Теленешты, и через Оргеев — другого пути просто не было. Как же это я мог бы не заглянуть к человеку, который был моим наставником, учителем в течение многих лет, вторым отцом, можно сказать?! Он мог бы расценить это как неуважение к нему с моей стороны, как заносчивость, непростительную гордыню: попал, мол, в беду и не хочет, паршивец, заглянуть к своему старому другу-наставнику, чтобы раскрыть перед ним свою пораненную душу (а кому же еще ее раскрыть, как не человеку, который тебя пестовал, выводил в люди?!).

И все-таки я побаивался Шеремета: ведь когда-то он знал меня одним, а теперь я мог явиться перед ним другим. И этот другой мог ему и не понравиться. И пользуясь тем, что Калараш находился далеко в стороне от шоссе, по которому я обычно проезжал на автобусе или в такси, я не заглядывал в него. Но уже давно шли разговоры о том, что центральная автомагистраль скоро должна получить разветвление и одна ветвь пойдет через лесистую зону и в этом случае не минует Калараша. Будущее шоссе уже было указано пунктиром в туристических маршрутных картах. И это было логично. В лесных подгорянских местах были самые красивые пейзажи, великолепные санатории; множество исторических памятников тоже можно было встретить здесь: это старинные монастыри, превращенные в дома отдыха, профилактории; землянки и колодцы партизан; источники минеральных вод; крутые серпантинные дороги, заставляющие туристов радостно замирать, так же как и на знаменитых, прославленных на весь свет дорогах Кавказа и Крыма. В Калараше был и железнодорожный узел, большой вокзал, так что связь с ним через шоссе, помимо всего прочего, имела бы и большое социально-экономическое значение.