На мой вопрос о возрасте она резво вымахнула мне навстречу руку с просторно растопыренными четырьмя пальцами:
– О, я богачка! Ещё четыре – и все сто будут мои!
Видишь, почти в пять раз мама пережила тебя…
… Вот уже выдали в жёны Марию. Старшую.
А на дом отец так и не сбился деньгами за полный десяток лет.
Только на дорогу наберёг.
Позвал к себе маму, сестрёнок Анну, Софию.
И стронулись они. Приехали.
Отец, твердивший, что одной рукой не ухватишь две сороки, рассчитал…
Живи все вместе, быстрей, проворней скопим, быстрей вернёмся; выведем, выладим свой домок да заживём по-людски.
А судьба кинула карты по-своему.
Век прожить не дождливый час перестоять.
Родилась ты.
Через три зимы прибавка в семействе. Иван.
Какой там дом!
Не до жиру, быть бы живу.
Если дед Головань, вечно без работы или так, сидящий на пустяках, перебивавшийся крохами, зарабатывая на соль к селедке, погибнув на войне, так и не принял заокеанского подданства, то отец твой не мог позволить себе этакой счастливой воли. А ну одному кормить шестерых!?
Не тебе говорить…
Не имеешь их «веры» – нет тебе никакого ходу. А принял – свободней подобраться к делу поденьжистей.
И всё равно худо было.
Но как ни худо, а маме отец так и не разрешил взять американское гражданство. Не навек нанимались. Нам абы наскрести на домок да на обратный билетко.
А между тем бо́льшали, подрастали дети.
Вместе с детьми подрастала и тревога за них.
В ближних школах всё на английском.
С русским не подходи.
Почему?
Вместе с другими членами Русского общества пихнулся отец к правительству своего штата за разрешением.
– Высоки те пороги на наши ноги, а таки переступи-или, – возвратясь, говорил он тебе, втайне надеясь на милость верхов.
Ан нетушки. Всё оставили по-прежнему.
Что же будет с детьми? Кем они вырастут? Что вырастет в детях русского, если даже языка своего родного в школе не изучить?
Выход один – ехать домой.
А на что? На каковские шиши?
Помирился отец с нуждой. Повёл дочек в школу.
– Господь с вами, идите… Там толкач муку покажет. Идите, только английского чтоб я не слыхал в доме!
И английского никогда не слышали в доме, говорили по-русски.
Готовили уроки шёпотом, потихоньку; отстрелявши учителевы уроки, делали короткий перерыв, после чего уже сам отец принимался школить. Малограмотный сам, учил писать, читать по-русски…
Надоставал где-то кучу русских учебников, множество разных других книжек, учил, гнул детвору к родному слову.
– Не забывайте, – говорил, – вы здесько в гостях. А гость невольник, что подадут, то и жуй. Не забывайте и то, что вы тут только чёрная кость, рабочая сила. Чужая земля не греет. Что там… Родина ваша, дом ваш – пуд Карпатами… Пудкарпатская Русь… В самом центре Европы!.. Русиния… Русиния… На карте не найдёшь такой страны. Но она живёт в каждом русине. Верю, придёт святое времечко, и на карте воспроявится такая держава… Русиния! Вы должны жить у себя Дома. Вы будете, обязательно будете жить у себя Дома! Русин – сын Руси!
И помногу рассказывал про Карпаты, про русинов.
Ты была строгая, добрая.
Твою строгую доброту досегодня держит в высокой цене Иванко, младший брат, уже втрое перегнавший тебя годами.
Ты любила велосипед. Научила ездить на нём и Иванка.
Помогала братке готовить уроки.
Водила в класс за руку.
И если уж что непотребное открывала за ним, не могла, повязанная словом, не сказать отцу. Однако прежде всегда говорила самому Иванку, за что он никогда на тебя не серчал, а вовсе напротив. Спешил поправить свои дела, насколько это было возможно, так что «воспитательный разговор» с отцом не заставал брата врасплошку.
Однажды в школе был вечер.
Ребятьё пело, танцевало, рассказывало стишки.
Ты тоже рассказала английский стишок.
А потом и попроси разрешения рассказать свой.
Учитель разрешил.
И ты рассказала стих Александра Духновича.[56]
Этот стих ты слышала от отца.Песнь народна русска
Аплодисменты были ото всех, хотя никто из слушавших не знал русского.
Тебя попросили рассказать ещё стих. Но разве ты могла отказаться? И ты рассказала второй стих Духновича.