Подкарпатская Русь

Богдан надевал галстук, тирольку шляпу, споласкивал рот одеколоном и, приосанившись, торжественно выступал в боевой культпоход. Он часами неприкаянно бродил по улицам, ищуще пялился поверх плетней с перевёрнутыми банками-глечиками, пялился во все дворы подряд и, наскочив где на канашку с соответствующими его запросам радостными достоинствами, деловито поправлял угол белого платочка, видимого из кармана на груди, котовато, с небрежно-льстивым шиком приподымал шляпу, коротко кланялся, здороваясь.

Обычно этот променад обрывался в том дворе, где Бог – дану удавалось-таки завязнуть в разговоре.

Но сегодня…

Как-то неуверенно мурлыча про то, что у него и в Том – ске есть, и в Омске есть любимая, Богдан продул с кило – метрище, и ни в одном дворе не наткнулся ни на одну мало-мальски приличную заводилочку.

Катастрофически быстро темнело.

– Ха тире ха! – устало присмехнулся Богдан. – Даже никакого намёка сегодня на улов. Жирный прочерк!

Он огляделся. Подумал:

«Что ж я зря бегал? Хоть воды напьюсь!», – и свернул в бедный двор.

Калитка в ветхом, скособоченном плетне висела лишь на одной ржавой петле.

Навстречу из ветхой хатки вышла высушенная боль – шими годами-хлопотами сухонькая маленькая старушка Анна. Узнав, что Богдан с газа, обморочно всплеснула ручонками.

– Господи – и!.. Да далась тебе та вода! С газа сытый не будешь! Гляди, голодом там сидите!? А ну, хлопчак, заходь ко мне на свежий борщ!

И даже набежала стопочка сливовицы умочить горло.

Богдан завёл парадно-пустой разговор «за жизнь».

Старухе нравился «хороший разговор». Богдану нравил-ся хороший борщ. Каждый получал своё.

– Ешь, ешь, – ласково приговаривала старушка, ставя Богдану вторую миску борща. Богдан уборонил пока лишь половину первой миски.

– Вы мне не очень-то наставляйте. А то у меня на домашнее аппетит… Не жёвано летит!

– И слава Богу! – светится старушица, робко пряча руки под фартук и открыто любуясь волчьим аппетитом парня. – Борщ домашний. Не то шо у вас. Муха по потолку гуляет под ручку с тараканом, а в борщу бачишь!

Находится ещё миска вареников.

Богдан и вареникам выкраивает место.

Пока всё подмёл, аж упарился.

Повело кота на сало.

«Хороша бабуся, да эх нужна Богдашке Дуся!» – вспо – минает, за чем сунулся в село.

Со старухой весело прощается за руку. Долго держит её сухонькую ручку в своей, держит на весу, как бы взвеши – вает.

– Ты ж, парубец, заходь когда… – в грусти роняет старушка. – Как по дому соскучишься.

– Нам соскучиться, бабушка, ничего не стоит… Ну, спасибо этому дому, пойдём к другому.

Богдан ещё какое-то время кружит по селу коршуном, высматривает в мягких, нежных сумерках свою удачу.

«Неужели весь первый вечер в Чистом куковать по – чистому? Без обжимашки? Неужели припухать на диете ангела? Пох-хоже… А есть же гор-р-рячее… ну гор-р-р-рячущее предложение! Да куда спрос запропастился? А ты говоришь – прогуляться!»

Богдан замечает, что уже совсем темно.

А какие по ночам знакомства? К кому подкатишься?

Не отваживаясь осложнять и без того натянутые отно – шения с дворнягами, сумрачно сверкавшими на него злыми глазами из-под калиток, Богдан даёт отставку своим угарным поискам.

– Киношки не будет, – вяло взяв под козырёк, уныло докладывает седому бобику, лежал на возвышенке у вереи[85].

Пёс и ухом не повёл.

Богдан обиженно присвистнул:

– Даже барбос на меня ноль вниманья. А ты говоришь – прогуляться!

Заталкивая, утапливая в карманчике угол белого пла – точка, Богдан тоскливо озирается. Натыкается посоловелым взглядом на круг высоких белых огней, что подымались невдалеке над хатами в садах, и шатнулся к огням.

Он набрёл на ярко освещённую площадь.

Посреди площади томко благоухала круглая клумба. Цвели белые лилии, гвоздики, флоксы, хризантемы, левкои.

Близко к цветам подступали мраморные торжественные колонны дворца культуры.

Слышалось пение.

– Извините, – приподнял Богдан шляпу, обращаясь к цве-там на клумбе. – Молчуны вы красивые. Только скучно с вами. Подамся-ка я к поющим Мальвам да Лилиям.

Его поразило просторное и богатое фойе с картинами сельчан из крестьянской жизни.

«Неужели в этой большой хате не сыщется хоть на один вечерок какая-нибудь завалящая медовушка с розовыми ям-ками на щеках да с фигуристым банкоматом? Всё б какое-никакое разовое приключение».

Крадучись, он на коготках боком втёрся в слегка при-открытую великанистую дверь, что вела в пустой неохват-ный тёмный зал, тихо примостился в последнем ряду на краешек крайнего стула, как воробейка на колышке в плетне.

Из темноты ему удобно было наблюдать за спевкой на сцене.

Богдан сразу увидал Маричку, такую пригожую, что грех смотреть на неё сердитыми глазами, и подивился, подивился тому, что эта, по его мнению, слишком строгая дивчина ещё и поёт!

И в то же время чем дольше слушал, всё чаще ловил себя на том, что изо всех голосов выбирал именно её голос.

– Слышь, – вполголоса окликнул подсевшего Ивана Верейского, – а что за пропащая сила… пожилой такой… рядом с Марикой?

Верейский насупился. Процедил сквозь зубы: