Подкарпатская Русь

«Как я м-мог? Ка-ак?.. Неужели нянько отошёл с последней мыслью про меня, что на три рогатины я чуть было не сменял всё? Ах, нянько, нянько… Да не сбирался я ничегошеньки менять! Да и что на что менять? Горшок на глину? Да у меня у самого дом полная хрустальная ваза… У самого корова, тёлка, бычок, овцы, гуси… У самого ферма!.. Тогда, спро́сите, на что было затевать тот распроклятый кладбищенский балаганко? Простите, нянько, виноват. То была всего лишь игра… Всхотелось, подожгло глянуть, а как оно поведёт себя батенько, узнай, что его сын ладится стать невозвратцем. Добре подсыпали Вы мне ремня, до смерти останутся рубцы на сердце… Ка-ак славно сделали! Я обрадовался за Вас… И вперекор себе и дальше понёс чепуху, втягиваясь всё глубже в игру, желая слышать Ваши ответы, залепетал про то, что дети могут жить где ни вздумай, – с отцом ли, с матерью ли. Это их воля, их право. Выбирай! И на мои «доводы» Вы, приговаривая сквозь слёзы: «Сыну надобно повсегда жити тамочки, где мати, где Родина…» – жгучим ремнём крепонько вбивали в меня убедительные советы. Я был рад за Вас… И мне жалко было Вас в слезах… Одначе не мог я сознаться, что играю с Вами и продолжал гнуть комедию… вплоть до сегодня… Не хватило во мне духу остановиться, сказать всю правду. А правда та… Кто, может, невольно в самом начале нашего гостеванья подал знак к этой игре? Вы. А я весь в Вас, я Ваша кровь – я и подхвати… В этом вся моя вина перед Вами. Простите, нянечко, и спасибо за урок, хотя и ненужный. Вы «уберегли» меня от страшного, гнилого шага, что я и не собирался делать. Зато я увидел, какой Вы настоящий русинец. Это только больная тень Ваша была там, а весь Вы здесь… Зачем мне было тиранить, казнить Вас своей проверяльщиной? Каюсь, я и себя вымучил, загнал этой дурьей игрой самого себя в чёрт те какие дебри… Что только мне ни мерещилось… Какие только страхи не жгли, не били меня… Кажется, только сейчас я начинаю приходить в себя, начинаю понемножку понимать и Вас, и себя… Я снова дома… И как горько, – Иван покаянно обошёл глазами стены, раздольный заоконный сад в рясных завязях плодов, – и как горько, что всего этого Вы никогда уже не увидите… нянечко, родненький нянечко… А… Знайте, знайте, милая мамко Любица, какой чудный, какой ясный был человек наш нянечко-о!..»

Рассвобождённые слёзы тяжело закрыли Ивану глаза.

Подлетел к столу, схватил трубку – уже разъединили!

Забарабанил по рычажкам, немедля требуя соединить опять с Калгари.

Тут тревожно постучали в дверь.

Не выпуская из руки трубку, он ватно подошёл к двери.

Услышал насторожённое дыхание. Наверняка все дома. Соседи ещё набежали.

В нём начал пухнуть сосущий, какой-то давящий, иезуитский ужас.

– Алё… Алё… Алё… – изношенным голосом звала телефонистка.

Иван не отвечал ей, не убирая загнанного взгляда с крючка.

«Откинуть крючок? В самом деле откинуть? А что я, иван-покиван,[83] скажу им всем? Что?»

Вторник, 24 июня 1980 – 15 июня 2014. Воскресенье.

В центре европы Роман о странностях любви

Без хлеба и любовь умирает.

С золотом, как с огнем: тепло и страшно.

Русинские пословицы

1

Первый звон – чертям разгон.

Цвёл июль, макушка лета.

После долгих, уже ненужных, пустых дождей наконец-то вкоренилась ясная погода.

В солнечное утро звено Марички вышло на подкормку кукурузы, что доставала уже до пояса.

Маричка сама подвезла на тракторе нитрофоски, установила на обоих культиваторах норму высева, заправила банки удобрением. Махнула хлопцам:

– Пошёл!

Только стронулись трактора – подлетает на мотоцикле Иван Верейский, молодой рослый заведующий отделением. Крупное лицо печально-виноватое.

– Маричка, я с горе-новостями, – жалуется. – Жди гостей.

– Каких? – насторожилась Маричка.

Иван скосил глаза на соседнее с её участком пастбище.

На пастбище бугрились здоровенные туши труб. Строители газопровода в аккурат подобрались уже к самой к Маричкиной кукурузе.

Со вздохом добавил:

– С минуту на минуту должно нагрянуть пускай и небольшое, а всё ж начальство. Покажет, где именно пойдёт тут трасса «Дружбы».[84]

У Марички вырвалось больное:

– Иваночко! Ну да что ж это будет?! Столько положили труда и – губи?

– А что, Маричка, поделаешь, раз надо? – Заслышал машину, осёкся, кинул быстрый взгляд назад. – Вот! Полюбуйся!

Из-за труб вывернулся «бобик».

Не сминая скорости, стремительно катится к межине поля.

– Про него речь, – мрачнеет Иван, – а он навстречь…

Мда-а, едрёна корень. Вот сейчас ткнёт пальчиком и хошь не хошь, а режь на корм эвона какой коридорище кукурузы. Готовь этим доблестным газовичкам фронток работ!

– Э-эй!.. Э-эй!.. Да куда-а!? – в отчаянье замахала руками Маричка, видя, как колёса, миновав межину, вдавились в мягкое тело её земли.

Ударив передком и наклонив от себя крайние кукурузи – ны, машина стала. Откачнулась назад.

Тяжело охнув, хлопнула дверца.