Подкидыш

и счастья. И почаще останавливать взгляд на Вове, и почаще дотрагиваться до него. А Завря... Конечно, он уже привык к Завре, и он даже сочувствовал Завре, что мама к нему со­всем равнодушна. Но, слава богу, Завря этого не понимал.

Постепенно все как-то успокоились, кроме Ивасика. Ивасик почти не отходил от Заври.

—  А вы знаете, — сказал он однажды ученым.— Завря растет.

—  Может быть, худеет? — не поверили ему. — Как мож­но расти, ничем не питаясь? Это противоречит законам при­роды.

Но законы природы Ивасика не касались. Он был уверен, что не ошибается, что Завря становится больше, а как да что, это уж было дело природы. Раз растет, значит, жив, значит, не нужно терять надежды.

У мамы и папы кончался отпуск. Вова, конечно, уехал с мамой, а Лилю, Ивасика и Глеба ученые со станции взялись отправить домой позже. Бабушка Нина не знала, что ей и де­лать, но, поскольку трое из четырех внуков остались на стан­ции, она осталась с ними. И скоро все сотрудники станции звали ее просто Ниной и слушались почти во всех жизнен­ных спорных вопросах. Она стала на станции снабженцем и поваром. О Завре Нина не беспокоилась.

—  Впадают же в спячку медведи, замерзают лягушки — значит, и твоему Завре пришла пора отдохнуть, — урезонивала она Ивасика.

—  Я знаю, он не умер,— соглашался Ивасик. — Но вдруг я уже состарюсь, а он всё будет спать. А очнется и испу­гается.

— А ты что, так и просидишь возле него всю жизнь?

— Посмотрим.

И Нина удивилась, поняв, что Ивасик теперь кажется го­раздо взрослее Вовы, хотя родились они в один день, Вова всегда быстрее рос и был крепче, да и сейчас сантиметра на четыре и килограмма на три обгонял Ивасика. Но уж очень суров и серьезен был теперь ее самый хрупкий внук.

И даже когда он однажды сказал начальнику группы:

«Завря оживает, — и объяснил: — У него кожа другого цвета становится», даже и тогда Ивасик не радовался, не ликовал, а был серьезен и насторожен.

И настал день, когда Завря действительно очнулся.

—  Завря, Завря! — позвал потихоньку, чтобы не напугать, Ивасик.

Завря посмотрел на него, но не засвистел, не обрадовался, смотрел так же, как на всё остальное вокруг — внимательно, но без всякого чувства.

Ивасик и призванная на помощь Лиля посвистели и по­щелкали, но Завря, внимательно посмотрев на них, опять не откликнулся.

—  Он разучился разговаривать!» — горестно воскликнул Ивасик.

—  Возможно, он еще не пришел в себя,— сказали ему ис­следователи. — Возможно, у него выпадение памяти — это бы­вает после сильных потрясений.

—  Нет, это камни. Это камни разучили его!

—  Разучили, так научим. Чего ты расхлюпился? Роди­тель, называется, — сказала решительно Лиля.

О ЧЕМ РАССКАЗАЛИ КАМНИ

Завря все больше оживал, если можно так выразиться. Он уже много двигался. Он все рассматривал. Он купался в море. Ивасик очень испугался, когда Завря впервые вошел в море. В крайнем случае, сказали Ивасику, поднимут в воздух верто­лет, и Завря никуда не денется. Но Завря даже и не двинулся вглубь. Он бегал, подгребая ручками, по мелководью, так что нос его, три глаза, три горба и хвост были на уровне воды, а сам он весь под водою.

Каждый день теперь Завря купался. Несколько раз отплы­вал он подальше, но ненадолго и неизменно возвращался на берег. Ходил он и вдоль моря по берегу — скорее, уж не ходил, а бегал. Но останавливался, недовольный, если следовали за ним. Одному Ивасику разрешалось сопровождать его, хотя по- прежнему Завря молчал и, похоже, даже не помнил, кто такой Ивасик.

Прошло какое-то время, и Завря заговорил: засвистел-защелкал. Но сколько ни вслушивались Ивасик, Лиля и Глеб — это не были прежние, «человеческие» слова. Вскоре Лиля и Глеб перестали прислушиваться к Заврику. Глеб даже сказал:

—  Завря впал в младенчество, он произносит неосмыслен­ные звуки.

Ивасик оказался терпеливее. Он все вслушивался и вслу­шивался в Заврино «бормотание», а, выслушав, подолгу го­ворил с Заврей по-старому: то голосом, то свистами и щел­каньями. И тогда отрешенный взгляд Заври останавливался на нем, и волны морщин проходили по коже его лица, его шеи и плеч. Но так и не услышал Ивасик в ответ ни одного знакомого слова.

Лиля приносила Завре его рисунки и записки, его посла­ния. Опять волна морщин пробегала по лицу Заври — но нет, Завря явно не узнавал своих творений.

— Эти камни совсем отшибли ему память, — жаловался Ивасик.

Так оно, видно, и было. Но вместе с тем Завря все осматри­вал, до всего дотрагивался и все свистел, шипел и щелкал. Однажды, когда он подошел к Нине и начал быстро и сосредо­точенно дотрагиваться до ее лица, шеи, рук, она не вытерпела и хлопнула его кухонным полотенцем. И — право, чудо! — Завря вдруг засвистел-засмеялся, как прежде. Но сколько по­том ни смешили его, что ему ни показывали, как с ним ни заигрывали — нет, больше он не засмеялся.

Но Ивасик приободрился. Раз уж Завря засмеялся, зна­чит, рано или поздно вспомнит и все остальное, решил он. И опять старательно говорил он с Заврей, и опять слушал, как щелкает и свистит тот.