Подкова на счастье

Теперь я в нём своё предназначенье слышу.

И, на себя восстав,

                я рушу свой несбывшийся

                                                         покой!

И вновь я тот же, кем и прежде был,

                               и грудь свободней дышит.

«В душе своей отсею шелуху»

В душе своей отсею шелуху.

Забуду помыслов невнятные значения.

Чертополох иззубренных улыбок и угрюмую

                                                                        хулу

сотру из памяти,

                    остуженной в сомнениях.

И вихри праздности, и ласточкин восторг

не стоят ничего, исписанные ложью.

Приму лишь то, чего всегда достичь желал

                                                                     и мог,

отдав под нож боязнь и осторожность.

Так много пролетело дней потухших!

Неярок свет, завесой истомлённый.

Свой жребий перемятый, но – не самый

                                                                    худший

я вновь прямлю,

                       надеждой осветлённый.

«В тайном раздумье…»

В тайном раздумье

повисла

           симфония ночи.

Пахнет земля.

Тополь стоит

                в напряженьи

                                    упругом.

Тихо плывут облака.

В блеске холодном

застыли

           далёкие

                     горы.

Синие звёзды

смеются

и чертят узоры

в неярких

              усталых

                         мирах.

И ещё долго

навстречу рассвету

не выпорхнут

               сонные звуки

из голубого

               безмолвия.

Май

Весною

       землю

            относит в рай…

Благоухает

роскошный май!

Цветёт долина —

огнём горит!

И по ложбине

ручей звенит.

В наряд зелёный

одеты – бор,

холмы и склоны,

и цепи гор.

И солнце светит

теплей, теплей,

и смотрит в реку,

и блещет в ней.

И песня льётся

и вдаль зовёт,

и сердце бьётся,

чего-то ждёт…

Уж близко лето.

Как много света!

Какая синь!

             Как мир красив!

Не от себя

Мы с вами слишком долго не мужали

и до конца не знаем, как стары;

когда по-детски пели и смеялись, —

уж мы не вспоминаем той поры.

Мы слишком много потеряли сразу:

наш ум, ещё не стойкий, охладел.

И юности порыв без пользы пролетел,

уйдя из памяти и став пустою фразой.

И всё ж горит пока над нами луч надежды…

Но нам уж не сменить своей одежды:

она навек негодованье скрыла,

с которым мы теперь клянём земное зло.

Безвременья бесчувственная сила

с крутой скалы нас бросила на дно.

«Воспоминаний неизменных нет…»

Воспоминаний неизменных нет;

теснят одни других, – вот жизни проза.

Но – не уйти от них и от того вопроса,

что на душе лежит как застарелый след.

Тот росчерк стал теперь уж неприметен.

Лишь иногда как будто ярким светом

твоё лицо озарено бывает.

Печаль с него разлука не смывает.

В минуты эти, огорчений полный,

тянусь к надеждам, за мечты цепляюсь.

Но – миг проходит и, хоть это подло,

я в слабости своей себе уж не сознаюсь.

И только мысль одна меня тревожит вновь,

что, может быть, я сам убил свою любовь.

Не сожалей, смирись

В унылостях растраченные годы

                          не потревожат чувств

                                 сухим воспоминанием.

Где было глубоко, образовались броды.

Каскад надежд утих,

                 и чувственность иная,

                              пройдя через барьер

                                  пространственных вериг,

теперь восцарствует,

                           былое изгоняя.

В хозяйственный экстаз

                   вонзив свои права,

                      она сопернице дала отказ в пороге.

Где отцвели цветы, лишь шелестит трава.

То счастье, что хоть редко

                            но бурлило и сверкало,

уведено под тень, —

                            река с другим значеньем:

в пологих берегах она бредёт устало.

«Мы стоим под луной»

Мы стоим под луной.

Твоя талия звонче бокала.

Льётся безмолвия песня.

«Вечер спускается…»

Вечер спускается

с крыш.

Розовый полог заката,

аукнув,

упал

     на горячие

                   сонные долы.

Прячется в тенях,

                   кого-то к себе подзывая,

робкая тишь.

Вздрогнул

              стареющий

                              тополь,

лист обронив,

заране

       бодрящей прохлады пугаясь.

Сны золотые

           себе подложив в изголовье,

стынет луна —

думает

       вечную

                думу.

«Неровное поле. Неясные зори»

Неровное поле. Неясные зори.

Гибнут раздумья у тракта старинного.

Нет очертаний в рассерженном море.

Бедны горизонты, и нет середины.

Путь к очевидному в долгом зачатии;

вехи на нём истуманены, мнимые.

Тащится жизнь над судьбою раскатанной.

Нет горизонтов, и нет середины.

Что-то забудется. Что-то вспомянется.

Вспыхнет восторг иль уронится зримое.

Лишь неизбежное где-то проявится.

Есть горизонты. Нет середины.

В нагорье, в ночи́

Гётевский мотив

Отстранённою дрёмой объяты

        вершины, распадки и склоны.

К небу спрямились пути;

        и замирают свечения

        по-над остылой уставшею мглой.

В мире как будто провисли

        и не обро́нятся больше

        тревоги, предчувствия и ожидания.

Сердце в смущенье:

        покоя ему не узнать,

        но оно его ждёт.

Октябрь

На неровном,

             уставшем,

                    остылом

                              ветру

                                     на яру

всё дрожит непрестанно

полотно

          пожелтевших

                            берёз.

Рой надежд обронив

и окутав себя

пеленой

        отсырелою,

                 тускло-

                       туманной,

раззадумался

                   плёс…

«Тишиной не удержанный…»

Тишиной не удержанный

                                       звук…

Ночь на исходе…

Стрелка вращеньем

вновь замыкает

исписанный временем

                                    круг.

Мысли в бессменном походе.

Ждут воплощенья!

Петля в песках

Укажу себе цель и пойду,

и дойду до пределов своих…

Над чертой окоёма,

    у края, где в мареве знойного полудня

                                         плавились гребни

                                                            усталых

                                               чешуйчатых дюн,

я слепую удачу настиг —

                            в силуэтах

                                 цветущих садов неземных.

Где-то там, наверху, я б хотел,

                                забытью подчиняясь,

                                       узнать про другого себя.

Я горел бы и знал,

                     как легко

                             до конца

                                       догореть.

Там надежда меня

        под блаженный прохладный уют

                                                    зазывала —

                                                      опять и опять!

Но взойти мне туда уже было тогда —

                                                         не успеть.

В том ничьей не бывает вины,

если скрытой —

                не нашею – ложью

                                        украсится явь.

Мне предчувствие горечи

                                        жгло

                                          отлетавшие к зорям

                                                         лукавые сны;

я, —