Подкова на счастье

                                 ненужный мотивчик.

Там, где гимны, тоскливо кружась,

                                     натыкаются на

                                   сплошь незанятые

                                                 зрительские

                                                            трибуны,

в непристойных, двусмысленных позах

                                 лезут один на другого

                                                      шалеющие

                                          от зачтённых очков

                                                       неотёсанные

                                                                    атлеты.

На календарь наступив,

             задолго до праздников

                        брызжут салютами

                        пышные корпоративные

                                                              буйства.

Сами же праздники вроде б как больше

                                                   уже никому

                                                         не нужны —

                                           словно обглоданные

                                                                   скелеты.

Оберечь себя каждому вздумалось врозь.

Заперлись за дверьми,

                                за заборами,

                                            в бункерах,

                                                         в сейфиках.

Никому ещё спрятаться не удалось:

рвутся следом оравы наследников.

Надоели восторги над глупым,

                                           корявым,

                                                 холодным

                                                         стишком,

над потерею чьей-то бесценной

                                                   невинности.

С модной вздорною песней из каждого

                                              вытряхивается

                                                                   нутро.

Благонравие смято в угрюмой неистовости.

От сергеев едва ли не сходит с орбиты

                                                       бедняга земля;

с ними страхов как и – с амазонками,

                                                           с гейшами.

Уживаться, бывало, ни с кем не хотелось

                                                     драчливым

                                                             скупым

                                                               королям,

а теперь уж и всем —

                 и постылым мужьям,

                                 и забывшимся

                                                     женщинам.

Тесной жёсткой стеной

                             прохиндеи обсели кругом.

О высоком годами твердят лицедеи,

                                                      скареды,

                                                               обжоры.

В их лукавствах укрыта избыточность

                                   ими сворованного —

                                                                   того,

без чего б захирели офшоры.

Поднавязли в зубах обещанья,

                                               посулы,

                                                         загадки.

Всё изменится,

          коли ничто и никто не лишаются

                                                           времени.

Надоели обмеры бескрайнего

                              и необъятного,

                   скрытого за недоступными

                                                           далями.

Кто б хоть что-то сумел утащить

                                    из туманистой

                                                     бездны

                                                       вселенной?

Зазывают лощины дворцов вековых

прогуляться по ним, но – только

                                                 в бахилах.

Рты разинуты у ротозеев сонливых и злых:

у кого-то бахилы стащили!

Не понять заводил, когда те,

                                 пропылённое

                                             стряхивая

                            перед несмелою публикой,

шумовито бодрятся,

                           выпрашивая аплодисменты.

И неужто не будет уже надоевшему убыли!

Ему будто бы нужно ещё и радоваться

                                        и принимать его —

                                      как неизбежное вечное.

Надоели властители,

                сытые, понахапавшие сполна,

                                 раскоряченные в успехе.

Обыватели – с их оголтелым

                и ясным приятием рабства —

                                      нисколько не лучше!

Стынет мозг от напастей и лжи, от потерь,

                                       до чертей надоевших

                                                          нелепостей!

Надоевшим и затхлым изморена,

                                      кажется, вся

                  странной птицею-тройкой

                          пронёсшаяся мимо себя

                                                                 су-

                                                                   ша.

– Аой!

Шалопай

Ну – не спишь.

Ну – горишь.

Что другим за дело?

Ну – себя теперь коришь

день и ночь про то твердишь,

что не всё поделал

из того, о чём мечтал,

что зазря в мечтах летал,

крылья обрывая,

а стихи верстая,

всё, бывало, невпопад

плёл про осени разлад,

зиму изругал в метель,

на сирень кивал весной,

к лету рокотал как дрель

про красоты над рекой

и ручался головой,

что лишь ты,

                 не кто иной,

шёл на бой, а – не отстал,

не сгибался, не плутал,

ввечеру траву замял,

ублажая милку,

хороня ухмылку,

и, раскинув руки,

изведясь от скуки,

пропадая от тоски,

надрывая душу,

то, что делал, рушил,

а потом,

           всё в прах пустив,

с чистой начинал доски,

пел с чужого голоса

о каком-то счастье,

звёздах и ненастьях,

про глаза раскосые,

тёмные, ночные,

негой залитые,

жгуче-роковые,

в блеске – от мороза,

да ещё – про косы,

про слова – неслышные,

клятвы – ребятишные,

щёки – будто в пламени,

страстью обуянные,

губы – стыд забывшие,

на ветру не стывшие;

их ты жаждал истово,

да себя ж и – высмеял,

что опять – не выстоял,

ухвативши – лишнего

в этом любостишии,

мелком и напыщенном;

словно сном подчищенные,

в нём смешались признаки

чародейки-призрака

и самой богини —

в плутовстве —

                     бесхитростной,

будто зорька – чистою,

с улыбочкой

                 искристою,

с бровями снеговыми;

их – да не расписывать бы,

а иметь – в наличности, —

одурманясь ими,

пахнущими —

                 инеем…

Стихотворения

«Слепая мысль не различит подвоха»

Слепая мысль не различит подвоха.

Не торопи того, что и само падёт.

Не ставь отметин на чужой дороге

и то, что горячо, не складывай на лёд.

В себя гляди почаще, понастырней.

Живи один и не кляни других.

Покуда едешь трактом пересыльным,

не вдохновляй себя и не насилуй стих.

У сердца подзайми расположенья

к бездомному, глухому, дураку.

Не клянчь табак; не требуй пояснений,

когда зарплату отдаёшь врагу.

Заметь: в земле ни дня, ни ночи нету:

получишь их, лишь сотворив разлом.

Корявисто предчувствие рассвета,

когда раздумий много об одном.

Не отвергай ни призраков, ни чёрта.

Согрей талант в космическом бреду

и с явным удовольствием отторгни

себя, вползавшего в болотную узду.

Придёт напасть – не ври себе и миру.

На благодать не отвечай зараз.

И если у истории в пунктире

тебе не быть, —

                        не обессудь и нас.

«Ни темнее, ни светлее…»

Ни темнее, ни светлее

краски неба – там и тут.

Сердце тихо пламенеет,

вдохновенья грея суть.

Ясен ум; одна, прямая

мысль – что движется к строке.

Ты её полюбишь, зная:

в ней – судьбы твоей разбег.

Тонким волосом растянешь

миг, когда сквозь блёстки рифм

в очертаньях угадаешь

и запомнишь новый стих.

«Когда от жизни битый и угрюмый…»

Когда от жизни, битый и угрюмый,

я ухожу, зализывая раны

и погружаясь в пропасти раздумий,

с тревогой лень мешаю и стыжусь

                                                     страданий;

когда от этой жизни ухожу я,

которая с упорством и дерзанием

срывает по́ходя завесы мироздания,

ищу покоя, прячусь и тоскую, —

тогда, припав осевшею душой

                               к надмирной тишине,

я времени вдруг постигаю торопливый бег.

В его стремнинах неуместен

                           сердца истомлённый,

                                           запоздалый бой.