Подлинная форма близости

Наши изгнанники — зарытое сокровище, но, поскольку они испытывают огромную боль и нужду, мы воспринимаем их как токсичные отходы и остаемся уверенными, что если мы приблизимся к ним, то они заразят нас. Все вокруг нас согласны с тем, что нам нужно просто пережить это и не оглядываться назад. Ведь никто не понимает, что токсичны эмоции и убеждения, которые несут изгнанники — их бремя, — а не они сами. Напротив, их качества — уязвимость, чувствительность, игривость, изобретательность и спонтанность; и они — сердце близости. Как мы можем наслаждаться нашим партнером, если мы похоронили свою радость? Когда отношения кажутся пресными и безвкусными, каждый партнер обвиняет другого, не осознавая, что оба забыли, где спрятали приправу.

Таким образом, изгнание уязвимой части сродни тому, как сначала пристыдить ребенка, а затем запереть его в темном подвале. Малыш в такой ситуации чувствует себя ужасно — отвергнутым и брошенным, напуганным и нуждающимся, нелюбимым и отчаянно требующим искупления. Именно так ощущают себя многие изгнанные детские части нас самих.

Сила изгнанников

Те части, которые мы изгоняем, имеют над нами гораздо больший контроль, чем заключенный ребенок мог бы иметь над людьми, которые его заперли. В отличие от него, эти изгнанники, когда им больно из-за происходящего в нашей жизни, способны втянуть нас в свое отчаяние. Мы становимся ими, внезапно, к своему ужасу, поглощенные их болью и стыдом.

Писательница Элизабет Гилберт рассказывает, как ее изгнанники начали брать верх, когда ее бойфренд Дэвид стал отвергать ее. Она хорошо передает тот ад, в который мы попадаем, находясь в таком состоянии.

Я боялась ложиться спать, как заключенный боится спускаться в камеру пыток. Рядом со спящим Дэвидом, таким прекрасным и недоступным, меня затягивал водоворот панического страха одиночества. В моем воображении рисовались мельчайшие подробности собственного самоубийства. Каждая клеточка тела причиняла боль. Я казалась себе примитивным пружинным механизмом, который поместили под гораздо большее давление, чем он способен выдержать, и который вот-вот взорвется, уничтожив все вокруг. Я представляла, как руки и ноги отскакивают прочь от тела, чтобы быть как можно дальше от вулкана безрадостности, в который я превратилась. По утрам Дэвид находил меня на полу рядом с кроватью: я тревожно спала, свернувшись на груде полотенец, как бездомная собака[20].

Когда наши изгнанники настолько захватывают нас, они часто вызывают удивление, а затем и отвращение у наших партнеров. Это противоположно тому, чего хотят изгнанники, и их чувство отверженности усиливается.

По мере того как это происходило с Дэвидом, Элизабет все больше впадала в состояние крайней безнадежности.

Я была в отчаянии, зависела от Дэвида и нуждалась в его любви не меньше, чем недоношенные тройняшки — в материнской заботе. Глядя на то, как он замыкается в себе, я все сильнее требовала ласки, а он, глядя на мою требовательность, лишь еще больше уходил в себя. Очень скоро ему пришлось буквально бежать под перекрестным огнем моих слезных требований: «Куда ты уходишь? Что же с нами произошло?» Тем временем предмет обожания начинает испытывать к тебе отвращение. Он смотрит на тебя так, будто видит в первый раз, — этот взгляд уж никак не может быть обращен к той, к кому он когда-то питал возвышенные чувства. И самое смешное — разве он в этом виноват? Посмотри на себя. Ты превратилась в жалкую развалину, саму себя не узнать[21].