Подлинная форма близости

Например, Саймон вырос с расстройством обучения. Его старший брат хорошо учился, и его щедро хвалили дома и в школе за его оценки. Из-за обиды и разочарования Саймон часто был плаксивым, прилипчивым и требовал внимания матери. Вместо критики или наказания родители Саймона смогли увидеть боль, которая была причиной его незрелого поведения. Хотя они ограничивали его в моменты, когда его уязвленная часть проявляла себя таким непрямым, требовательным способом, они сохраняли свои сердца открытыми, даже будучи твердыми. Что еще важнее, они создали с ним отношения, в которых он чувствовал себя в безопасности, рассказывая им о том, что чувствует себя неудачником. Вместо того чтобы пытаться убедить Саймона, что он лучше своего брата в других сферах, или советовать ему думать о хорошем в своей жизни, его родители смогли просто выслушать его боль и показать Саймону, что любят его, независимо от того, как он себя ведет.

Поскольку родители Саймона относились к его уязвленной части с таким состраданием, терпением и любовью, всякий раз, когда он чувствовал себя плохо из-за того, что не мог читать так же, как все, он утешал эту свою уязвленную часть так же: прислушивался к боли и дарил ей любовь. В результате эта юная, уязвимая, детская часть чувствовала себя надежно связанной с ним; и, когда ее не ранили, она постоянно дарила Саймону ощущение удивления окружающим миром и восхитительную игривость.

Если бы родители Саймона вместо этого отреагировали так, как реагируют многие родители на такое «детское» поведение — с критикой и нетерпением, — когда Саймон почувствовал обиду, он бы раскритиковал себя и загнал свою обиду во внутренний подвал. Став взрослым, Саймон был бы отрезан от этого чуда и игривости, и над ним доминировали бы критичные и нетерпеливые части — его менеджеры. Он стал бы одним из тех бесчувственных и эмоционально недоступных мужчин, на которых жалуются женщины, боящихся и отстраненных от всех чувств, кроме гнева и цинизма. Поскольку люди, в которых доминирует менеджер, не испытывают особой привязанности, его партнеры жаловались бы на чувство объективации, как будто его единственными интересами были секс и стремление хорошо выглядеть.

Кроме того, его преследовала бы хроническая тупая боль внутри, исходящая от изгнанной части, которая стала бы фоновой музыкой его жизни. Его защитники нашли бы способы обезболить или отвлечь его от боли так, что, если спросить, как у него дела, большую часть времени он отвечал бы: «Хорошо», причем искренне. Исключение может произойти, когда что-то во внешнем мире — небольшое оскорбление или неудача — затронет открытую рану. В такие моменты ему бы казалось, что его внутренности взрываются пламенем боли, когда его затягивает обратно в трясину накопившихся унижений из детства.

Даже если бы Саймон не осознавал этого, хроническая боль и возможность взрыва были бы главной организующей силой в его жизни. Он мог бы стать трудоголиком, постоянно стремящимся отвлечься от боли, многого достичь, чтобы доказать, что он не неудачник, и быть привлекательным, чтобы никто его не отверг. Если бы Саймон действительно потерпел неудачу в чем-то, он мог бы уйти в запой, чтобы погасить пламя эмоций, извергающееся из его нутра. И что важнее всего для этой книги, он ожидал бы, что найденная им пара исцелит его или искупит его вину — устранит эту пульсирующую боль.

Три способа изгнания частей

Проблемы с интимной близостью вызваны фоновой болью, чувством пустоты или стыда. Когда в детстве наши части были расстроены и, следовательно, впадали в крайности в том или ином смысле — становились эгоистичными, застенчивыми, возбужденными, истеричными, требовательными, склонными к драке, проявляющими сексуальность, боязливыми и так далее, — это было спусковым крючком для наших родителей, потому что у их собственных частей не хватало терпения. Поэтому они реагировали критикой, гневом, отсутствием привязанности и суровыми наказаниями. Может быть, не всегда, но достаточно часто, чтобы заставить нас бояться, ненавидеть и изгонять эти наши части.

Следовательно, когда вам было больно, вы нуждались, дулись, требовали, впадали в истерику или плакали, ваш опекун реагировал резко, а не теплой заботой или спокойным установлением ограничений, в которых нуждались ваши части. Возможно, ваш отец презирал свою уязвимость как женскую черту и, следовательно, стыдил вас за вашу уязвимость. Или ваша мать нуждалась в вашей заботе и дала вам понять, что у вас не может быть собственных потребностей. Помимо этого, предположим, что в детстве сверстники унижали вас, когда вы были открыты и непосредственны, а если вы рассказали своим родителям или друзьям об этом унижении, те посоветовали вам пережить это и забыть. Наши изгнанники — нередко наши самые чувствительные части, потому что именно они больше всего страдают от отвержения, унижений, травм и заброшенности в нашем суровом окружении, и, находясь в состоянии обиды или нужды, именно они больше всего провоцируют окружающих.