Подлинная форма близости

Нападки Хелен на характер Кевина имели неприятные последствия, а вот ее решение уйти — нет. В песне Леонарда Коэна поется: «Во всем есть трещина, во всем есть трещина. Вот как проникает свет»[34]. Угроза Хелен пробила несколько трещин в крепости Кевина, но пока не было ясно, сколько света проникнет внутрь.

Столкнувшись с ультиматумом жены, он согласился прийти на терапию, но после нескольких семейных сеансов попросил о личной встрече. Оставшись со мной наедине, мужчина признался, что не очень высокого мнения ни о психотерапии, ни об эмоциях вообще, и он не мог понять, почему Хелен такая чувствительная. Конечно, у него были высокие стандарты; он сказал, что был строже к себе, чем к кому-то другому, и во многом был обязан этому своим успехом. Кевин согласился, что иногда бывал вспыльчивым и осуждающим, но утверждал, что это связано с такой напряженной работой, как у него. Мужчина рассказал, что его способность находить фатальный изъян в работе была легендой среди местных жителей. Друзей это ему не прибавило, но принесло уважение и иногда спасало жизни. Точно так же ему не нужна была любовь детей, достаточно того, чтобы они уважали его и его советы. Затем, неожиданно изменив тон, Кевин признался, как его пугает, что Хелен действительно уйдет. Он не знал, как сможет выжить без нее. Его изгнанная часть нашла маленькую щелочку и выглянула наружу.

Я понял, как непривычно для Кевина было чувствовать, а тем более демонстрировать такую уязвимость. Я хотел, чтобы изгнанная часть чувствовала себя желанной и защищенной рядом со мной, но я достаточно хорошо знал своих защитников, чтобы понимать, что они следят за каждым моим шагом. Как и мои, менеджеры Кевина, несомненно, были в ужасе от того, что я каким-то образом воспользуюсь его открытостью, и осуждали эту изгнанную часть за то, что она дала мне власть над ним. Я должен был быть очень осторожен в своих реакциях.

Когда Кевин приоткрыл эту маленькую трещинку в своей внушительной крепости, сказав мне, что боится ухода Хелен, я понял, что лучше не пытаться ее расширять. Вместо этого я постарался успокоить его бдительных менеджеров, подчеркнув, насколько это понятно и каким опустошенным я был, когда от меня уходили партнеры. Затем оставил эту щекотливую тему и спросил, каково ему было проходить со мной терапию. Я сказал, что мне трудно показывать недостатки или уязвимые места другим мужчинам, и мне было интересно, каково ему. Кевин ответил, что мало чего боится, но признался, что ему было неудобно находиться со мной в таком состоянии. Он не любил ни у кого просить помощи и гордился своей независимостью. Но дома дела шли неважно, и он постоянно переживал из-за этого, так что я мог бы помочь. Трещина расширялась сама.

Защитник боится

В течение следующих шести сеансов мы с Кевином составляли постоянно растущий список его страхов, которые он опасался раскрыть. Он боялся, что может расплакаться, чего не делал с детства. Мужчина предупредил, что не хочет пробовать глупый трюк в стиле нью-эйдж и предпочел бы заняться какой-нибудь формой эмпирически подтвержденной терапии. Он выражал презрение к жертвам, которые хныкали и обвиняли в своих проблемах родителей или общество; был полон решимости не превратиться в одного из них. Кевин боялся, что я буду думать о нем хуже, если он заговорит о внутренней боли. Он не знал, что у него внутри, и утверждал, что, вероятно, там нет ничего важного. По словам мужчины, в его жизни произошли события, которые он не хотел бы вспоминать. Он боялся упасть в черную дыру.

Я серьезно отнесся ко всем страхам Кевина, особенно к боязни падения в черную дыру, что обычно означает погружение в омут боли и стыда. Я сказал, что, хотя есть риск столкнуться с некоторыми его частями, пострадавшими от событий прошлого, можно помочь им исцелиться, не позволяя им взять верх. Я не скрывал, что это, возможно, повлечет за собой слезы, но сострадательные и ненадолго. Мы могли бы облегчить его боль, чтобы ему больше не пришлось бояться этой черной дыры.

Однако это был выбор Кевина. Я заверил его, что никогда не буду заставлять его делать это, и если он решит этого не делать, то буду уважать его выбор. Мне на собственном опыте пришлось узнать, какой пугающей может быть перспектива заниматься внутренней работой.

Я сказал Кевину правду — я действительно понимаю. Я много лет избегал боли, а потом двинулся навстречу ей, брыкаясь и крича. И я пошел туда только потому, что, как и Кевин, все равно был поглощен ею. Ситуация взломала крепость моих защитников, и, как и он, я больше не мог сдерживать чувства, которые изгонял с детства. И я был психотерапевтом, который учил других работать со своими эмоциями.