Подлинная история графа Монте-Кристо

Генерал Лафайет, командующий парижской Национальной гвардией, появился на месте событий на белом коне. «Герой двух миров» в своей обычной самодовольной и невольно аристократической манере приказал кричавшим людям успокоиться и разойтись по домам. Толпа ответила свистом и принялась забрасывать его охранников камнями.

Видя демонстративное неповиновение его приказам, Лафайет скомандовал Национальной гвардии стрелять – либо в воздух над головами толпы, либо (как говорится в некоторых сообщениях) прямо в людей. По одной из версий, парижане атаковали гвардейцев, те запаниковали и принялись стрелять в основном для самозащиты. Как бы там ни было, этот день получил в истории название резни на Марсовом поле[477]. Точное количество убитых неизвестно: в оценках фигурируют от двенадцати до примерно пятидесяти человек. Но сам факт применения насилия со стороны революционного правительства был на тот момент шокирующим: гильотине еще только предстояло дебютировать на политической сцене.

Впрочем, очень скоро насилие в июле 1791 года будет в невообразимое количество раз превзойдено массовыми убийствами во имя Революции. Если праздник на Марсовом поле в июле 1790 года символизировал отправную точку Революции, резня на Марсовом поле июля 1791 года символизировала ее будущее. К весне 1794 года, когда в Революции наступит кровавый период под названием Террор, Алексу Дюма будет грозить гильотина за одно только присутствие на месте событий в тот день. Правда, к тому времени любая связь с предыдущим правительством могла послужить основанием для немедленной казни.

Глава 9 «Обновление кровью»

Вспомните Крестовые походы[478], когда вся Европа вооружалась ради нескольких суеверий, – 13 декабря 1791 года написал Жак-Пьер Бриссо, лидер одной из наиболее влиятельных революционных группировок, в газете „Французский патриот“. – Пришло время для другого крестового похода, и у него гораздо более благородная и святая цель. Это крестовый поход ради всеобщей свободы».

Максимилиан Робеспьер – лидер соперничавшей группировки – возразил, что попытка превратить Революцию во всеобщий военный крестовый поход за свободу потерпит провал. Соседи Франции не примут освобождение из рук иностранных войск, как не приняла бы и сама Франция. Он настаивал на том, что необходимо поддерживать мир с соседними странами и сосредоточиться на идеологической чистке дома.

Враги Франции сослужили отличную службу сторонникам войны: летом прошлого года, вскоре после неудачного бегства и ареста Людовика, коалиция роялистских держав во главе с австрийским императором выступила с декларацией, в которой угрожала собрать «необходимые силы»[479] и прийти королю на помощь. На самом деле угроза была слабой (составители умышленно использовали обтекаемые формулировки, чтобы никому не пришлось переходить к конкретным действиям), и любое нормальное правительство восемнадцатого века поняло бы это и просто проигнорировало декларацию. Но во Франции не было нормального правительства: его роль играла толпа накачавшихся кофеином интеллектуалов, которая бесконечно состязалась в пылких речах в бывшем королевском манеже во дворце Тюильри. На фоне угрозы иностранного вторжения упреждающая революционная война показалась таким политикам благоразумной и даже неизбежной.

«Больно думать об этом[480], но с каждым днем становится все более очевидным: из-за мира мы регрессируем, – кипел от злости один из последователей Бриссо. – Мы достигнем обновления только кровью. Слабохарактерность, порочность и легкомыслие – эти основные недостатки, несовместимые со свободой, – можно преодолеть только лишениями».

Жак-Пьер Бриссо изведал лишения на собственном опыте. Хоть он и был сыном кондитера, он знал, что такое голод. В предреволюционные годы он вел жизнь иностранного корреспондента-фрилансера и памфлетиста, записывая свои наблюдения за событиями в Австрийских Нидерландах (Бельгии), Англии, Швейцарии и Америке. Зарабатывал он чем придется. Некоторое время просидел в долговой тюрьме в Лондоне. Низенький, худощавый, сутулый, как многие бумагомараки, он испытывал постоянную неловкость, легко переходят от робости к агрессивности. Но главный его недостаток, присущий столь многим французским революционерам, состоял в другом: уверенность в правоте своего дела (борьбе за права человека) и собственной непогрешимости переходила в нетерпимость к окружающим людям. Бриссо провел за границей больше времени, чем большинство других революционеров. Путешествуя в 1788 году по только-только возникшим Соединенным Штатам, он воспылал пламенной страстью к американской республике и ее духу «простоты, добродетели и человеческого достоинства[481], доступных тем, кто добился свободы и видит в соотечественниках лишь братьев и ровню себе». Бриссо был полон решимости перенести американские идеалы в Европу.