Подлинная история Константина Левина

Сделав одним из главных персонажей романа свое alter ego, Толстой создал ловушку для самого себя. В первых черновиках начала романа Левина не было и в помине, как не было и Кити. Они появляются в черновиках позже, но сразу занимают в романе одно из центральных мест. Позже появляется и окончательная фамилия героя Левин, созвучная с именем Толстого. Нерадов и Ордынцев могли дистанцироваться от автора в его собственном представлении. Причем изначально будущий Левин виделся ему как исключительно положительный и приятный герой.

Вот как описывает Толстой встречу Степана Аркадьича Алабина (будущего Стивы Облонского) с Ордынцевым в Зоологическом саду.

В Зоологический сад он (Алабин. – П.Б.) приходит слегка навеселе в сопровождении легкомысленной дамы Натальи (Анны) Семеновны и известного кутилы Лабазина (первоначально его фамилия – Красавцев). В Зоологическом саду Алабин встречает своего друга Сергея Ордынцева, «высокого черного молодого барина, с выражением силы, свежести и энергии», выставляющего вместе со «своим мужиком» Елистратом телку и быка, радостно приветствует его и знакомит со своими спутниками. Наталья Семеновна вызывает в Ордынцеве – человеке «чистой и строгой нравственности» – отвращение, несмотря на то, что сама она восхищена его внешностью. Ордынцев на двенадцать лет моложе Алабина; ему двадцать шесть лет; он влюблен в княжну Щербацкую, свояченицу Алабина, и уж давно ждут, что он сделает ей предложение. Влюбленность Ордынцева в Кити Щербацкую заставляет его особенно остро воспринимать поведение Алабина, которого он, несмотря на свое расположение к нему, не может оправдать, тем более что он уже слышал об его семейной истории (Гудзий Н.К. История писания и печатания «Анны Карениной».)

Но по мере того как Ордынцев становился Левиным, старился с 26 до 32 лет (Толстому во время сватовства к Софье Берс было 34 года) и все более приобретал авторские черты, скрыть его «происхождение» для самого Толстого уже не было возможности. Он мог обманывать читателя, якобы придумывая какого-то самостоятельного персонажа. Но обмануть самого себя он не мог. Он сам стал героем романа, которым поначалу думал «пошалить», отвлечься от более серьезных дел, но занятие это оказалось гораздо опаснее. Вместе с романом об измене светской дамы мужу с гвардейским офицером он стал писать роман о самом себе. И делать это со всей присущей Толстому психологической строгостью к персонажу.

Многие исследователи обращали внимание на неслучайный факт: во время создания «Анны Карениной» Толстой совсем не вел дневник, который начал вести с восемнадцати лет, а закончил за несколько дней до смерти, диктуя последние записи сыну Сергею буквально со смертного одра в Астапове. Дневник стал его второй жизнью, может быть, даже более важной для него, чем жизнь настоящая. В дневнике Толстой мог оставаться самим собой, независимым от мнения людского и постороннего влияния, – качество, к достижению которого он стремился всю жизнь.

«Дойду ли я когда-нибудь до того, чтобы не зависеть ни от каких посторонних обстоятельств? По моему мнению, это есть огромное совершенство; ибо в человеке, который не зависит ни от какого постороннего влияния, дух необходимо по своей потребности превзойдет материю, и тогда человек достигнет своего назначения» (Дневник от 16 июня 1847 года).

В поздние годы ни одним своим текстом он так не дорожил, как своим дневником. Утрата дневника была для него равносильна утрате самой важной части его жизни. Дневник оказался для него не только средством самоанализа и самоконтроля, но и пространством абсолютной духовной свободы, такой же, как ежедневные пешие прогулки в лесах Ясной Поляны, где ничто не мешало ему мыслить.

И вот на время написания «Анны Карениной» это пространство было для него закрыто. В одном из писем 1876 года, в разгар работы над романом, он грустно пошутил: «Соня (жена. – П.Б.) всё опишет, а я всё написал в Анне Карениной, и ничего не осталось».

Многое в «левинской» части «Анны Карениной» будет понятнее, если рассматривать ее не как еще один роман в романе, а как авторский дневник в романе – жанр, которого до Толстого не существовало. В новейшей литературе этот прием используется в «Пушкинском доме» Андрея Битова, «Попугае Флобера» Джулиана Барса или «Дневнике плохого года» Джона Кутзее. Это сознательный литературный прием, когда автор является одновременно и автором, и героем художественного текста, объектом изучения самого автора.