Подлинная история Константина Левина

В представлении Левина Кити – это образец чистоты и невинности, совпадающий с идеалом его матери, который он тоже придумал. Тем острее переживает он собственную греховность. Во время роскошного обеда со Стивой в ресторане «Англия» Левин внезапно впадает в исповедальное настроение.

[о]: – Ужасно то, что мы – старые, уже с прошедшим… не любви, а грехов… вдруг сближаемся с существом чистым, невинным; это отвратительно, и поэтому нельзя не чувствовать себя недостойным.

– Ну, у тебя грехов немного.

– Ах, все-таки, – сказал Левин, – все-таки, «с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь…» Да.

– Что ж делать, так мир устроен, – сказал Степан Аркадьич.

– Одно утешение, как в этой молитве, которую я всегда любил, что не по заслугам прости меня, а по милосердию. Так и она только простить может…

Но что за грехи у Левина? Мы этого не знаем и не узнаем. И здесь начинается конфликт романа с дневником, конфликт вымысла и откровения. Если в 1895 году, когда со времени написания ранних дневников прошло почти полвека, Толстой все еще не был до конца уверен, что эти дневники можно обнародовать, то уж в середине 70-х годов, когда писался роман, еще свежая память о грешном периоде его жизни вызывала в Толстом чувство не только раскаяния, но и жгучего стыда. Но самое главное – не будем забывать, что черновики «Анны Карениной» по нескольку раз переписывались и, следовательно, внимательно читались женой Толстого. Она была знакома с ранними дневниками мужа. Перед свадьбой Толстой дал их ей прочитать, и они ввергли юную Сонечку в шоковое состояние. Так же поступает перед свадьбой и Константин Левин. Между прочим, по совету старого князя Щербацкого. Значит, отец не считал свою младшую дочь совсем не готовой к подобным откровениям?

[о]: Левин не без внутренней борьбы передал ей свой дневник. Он знал, что между им и ею не может и не должно быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он не дал себе отчета о том, как это может подействовать, он не перенесся в нее. Только когда в этот вечер он приехал к ним пред театром, вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он сделал.

– Возьмите, возьмите эти ужасные книги! – сказала она, отталкивая лежавшие пред ней на столе тетради. – Зачем вы дали их мне!.. Нет, все-таки лучше, – прибавила она, сжалившись над его отчаянным лицом. – Но это ужасно, ужасно!

Ее реакция совпадает с тем, что пережила восемнадцатилетняя Соня Берс. Она пишет в дневнике 8 октября 1862 года, через полтора месяца после свадьбы: «Все его (мужа) прошедшее так ужасно (курсив мой. – П.Б.) для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним… Он не понимает, что его прошедшее – целая жизнь с тысячами разных чувств хороших и дурных, которые мне уж принадлежать не могут, точно так же, как не будет мне принадлежать его молодость, потраченная бог знает на кого и на что».

Но в самом романе молодая жизнь Левина остается тайной за семью печатями. О ней автор не сообщает практически ничего, кроме того, что Левин рано лишился отца и матери, учился в университете вместе со Стивой и вместе с ним посещал дом Щербацких, где поочередно влюблялся в трех сестер – Долли, Натали и только потом – Кити. Мы не понимаем, отчего так мучается Левин. Представить его страшным грешником невозможно, даже обладая бурной фантазией. Цитата из стихотворения Пушкина «Когда для смертного умолкнет шумный день…» звучит не к месту во время обеда со Стивой в ресторане «Англия». Еще более неуместно звучит цитата из молитвы.