Подмастерье. Порученец

В коридоре подо мной открылась дверь на лестницу, кто-то нажал на кнопку таймера освещения. Я выключил компьютер, быстро встал и толкнул назад кресло. Оно задело стойку с папками, та опрокинулась. Несколько документов высыпалось на ковер, еще несколько упало близко от огня. Я запаниковал и завозился, пытаясь восстановить укладку без всякого понятия о том, как все было вначале, но безразлично к тому, что документы могут оказаться не в своих папках.

Шаги тяжко грохотали по кованой витой лестнице.

Одна из папок задымилась. Пришлось быстро решать, вернуть ли ее на стойку и разбираться с последствиями, или же покончить с ней совсем. Я швырнул ее на угли и пошевелил кочергой, пока бумага не занялась. Что в ней было, я сказать не мог, — неоткуда было мне знать, лежит в ней мой договор, или чье-то Дело жизни, или же список покупок Шефа, — но я рискнул и сделал, что сделал. Уничтожение сведений подарило мне громадное — и неожиданное — облегчение.

Шаги стихли на вершине лестницы.

Я запихнул оставшиеся документы в стойку, оставил только нужное Дело жизни. Когда дверь открылась, я как ни в чем не бывало изучал ее.

— Приветствую, — сказал Смерть, озирая стол, стойку с папками и пылающий огонь. — А где Шеф?

— Не знаю.

— Вы всё?

Я кивнул.

— Но тут сплошь бессмыслица.

— Не то слово, — сказал он безучастно.

Крекеры

Эми вернула видео (но не оборудование) через пару недель после того, как я все у нее установил. К тому времени я обнаружил и задокументировал достаточно улик против Дермота, чтобы материалов по его делу хватило. Возможно, он раз-другой меня видел — однажды вечером я заметил, что он праздно поглядывает по сторонам, выворачивая из-за угла, а в предыдущий выходной он слишком часто косился в зеркало заднего вида, но менее чем за месяц я записал или сфотографировал угрозы, шантаж, любовницу, многочисленные недружелюбные переговоры и тот чуток пыток, у железной дороги. Немного, но достаточно.

Но больше прочего меня интересовало это видео. Мое желание отвращало и будоражило меня в равной мере, но устоять я не мог. Оно вернуло мне какую-никакую власть, утраченную во времена срыва, и я хотел посмотреть, как Эми изменилась за последние семь лет, те же ли у нее вкусы. Вдобавок я хотел знать, обрела ли она вдохновение, какого искала. Куча вопросов.

Она прислала мне ответы в буром конверте с подложкой, целиком, без купюр, без цензуры.

Белый шум, размазанная бело-розовая картинка, затем ее рука удаляется от объектива. Лицо у нее бледное, но бесстрастное, не выражает ничего. Страх видно только в глазах, они широко распахнуты, черны. Она полностью одета.

— Какого хера ты там делаешь?

Она оборачивается и неторопливо идет к кровати.

— Ложися давай, бухая ты корова.

Кровать с балдахином, на четырех опорах. Шторы у изножья раздвинуты. Красные шторы. Для меня они похожи на половые губы. Она забирается на кровать, словно проникая в собственные гениталии, и ложится на спину, макушкой к видеокамере.

— Хошь на эту сторону сёдня, ляля? Мне норм. Как хошь.

Она лежит несколько минут неподвижно, даже не поворачивает головы посмотреть, что там делает Дермот. Но я вижу. Вижу маленького мускулистого мужичка, раздетого до пояса, с голой грудью, покрытой завитками черных волос. Лицо не отталкивающее, однако перекошено из-за длинного шрама и кривого носа. Голос низкий. Я наблюдаю, как он любуется собой в зеркало, расчесывает черные волосы, чешет грудь. Вижу, как достает четыре мотка веревки из кармана и кидает их на кровать.

Она слегка морщится.

— Погодь. Забыл ебаную ленту.

— Не надо, — говорит она ему вслед и оставляет эти слова висеть в воздухе, словно сказанное далее может вернуть его.

Но он все равно возвращается и усаживается на кровать рядом с ней, гладит ее по лицу. Затем достает моток белой изоленты из-за спины, ухмыляется, а она говорит — на камеру или же просто, сама по себе:

— Не надо так делать. Я не хочу, чтоб ты это делал.

Он не отзывается, берет веревки и привязывает ей руки и ноги и кроватным столбикам, отрывает кусок изоленты и трижды, каждый раз нежно приподнимая, обматывает Эми голову, поверх рта. Когда все готово, он берет ее щеки в ладони и произносит тихо:

— Буду делать, что, бля, хочу.

Он вновь исчезает, она стонет, но вскоре затихает, лежит неподвижно.

Проходит пять минут. Ничего не меняется. Еще пять. Она по-прежнему неподвижна. Через четверть часа она поворачивает голову — чуть-чуть, даже камера едва это запечатлевает.

— Лежи, бля, тихо. Когда захочу, чтоб ты, бля, смотрела, я тебе скажу.

Ждет еще минуту, затем возвращается, усаживается в изножье, рядом с ее плечами. Целует изоленту поверх ее рта, краткими ударами, словно птица, клюющая зерно. Повторяет то же самое у нее на запястьях и лодыжках, где веревка тянет сильнее всего. Кровь приливает к ее рукам и ногам, будто он передал ей губами сквозь ленту какую-то заразу, Эми слегка извивается, он замечает, останавливается.

— Ебаная сучка.