Подменный князь

— Хорошо, об этом мы потом поговорим, — ответил я. — Ведь есть еще время, целый месяц. А завтра я хотел бы привести сюда Любаву и остаться с ней.

Но Блуд был непреклонен. Он перестал смеяться и, взглянув на меня своими обычными тусклыми глазами, негромко сказал:

— Я для того собираюсь сделать тебя князем, чтобы ты слушался меня, мальчик. Решать, когда нам с тобой и о чем разговаривать, буду я. И ты, став князем по моей милости, будешь им оставаться до тех пор, пока будешь слушаться меня. Во всем. Думаю, ты меня понимаешь.

О, я понимал…

— Любаву свою можешь привести, — разрешил Блуд. — Надо же тебе с кем-то тешиться. Да и Свенельд будет рад, я точно знаю. — Боярин снова засмеялся.

Но на другой день мне пойти не удалось. Спал я в помещении, специально выделенном для меня в подвальном этаже боярского терема. Раньше там сидели Феодор с Иоанном, принявшие мученическую смерть за веру, а теперь все помещение принадлежало мне.

Условием было — не высовываться и без нужды не шататься по дому и по обширному двору.

— Мои люди — молчуны, — сказал Блуд, — но никогда нельзя быть уверенным. Борода станет отрастать, и не ровен час, кто-нибудь из-за забора или откуда еще сообразит, что больно уж ты на князя смахиваешь. А знать о наших планах никто не должен.

На мою сознательность, впрочем, Блуд не слишком рассчитывал, поэтому держали меня под замком. Чтобы выйти на задний двор к выгребной яме, накрытой плетеным настилом с выложенным поверх мхом, нужно было стучаться изнутри моей комнаты и звать слугу. Выпускал он не всегда.

— У боярина гости, — отвечал он сурово. — Нечего тебе сейчас ходить, на глаза попадешься. Сиди и терпи.

Был ли я узником? Пожалуй, сам я так не думал, хотя неудобство и двусмысленность своего положения я осознавал.

«Вот приведу сюда Любаву, — размышлял я с тревогой, — и будет она тут со мной сидеть. Скучно ей станет… А наверху Свенельд, с которым она уже близко знакома. А вдруг он ее наверх вызовет? Что я тогда тут стану делать, сидя под замком?»

К вечеру я совсем было собрался идти все же за Любавой и позвал слугу, но тот неожиданно объявил мне:

— Не время сейчас. Боярин гостя принимает, тебя видеть скоро захотят. Велено тебе сказать, что по своему делу завтра пойдешь.

Кто бы это мог быть? Свенельду меня уже показывали. Неужели у боярина появился еще один сообщник? Вряд ли, ведь он должен понимать, что чем шире круг посвященных в замысел людей, тем больше вероятность предательства…

Кроме всего прочего, меня очень тянуло к Любаве — моей Сероглазке. Стоило мне представить себе ее и то, как она с надеждой ждет меня, сердце мое замирало. Наверняка Канателень уже рассказал ей о том, что видел меня и что я обещал прийти. Теперь Сероглазка ждет и для нее тянется каждая минута в ожидании. А я не иду, и сегодня не приду. Все из-за прихоти боярина Блуда. Что он еще придумал?

Ближе к вечеру, когда стало смеркаться, меня позвали наверх.

В тереме на лавках сидели Блуд и незнакомый мне человек. Было ему на вид лет сорок, высокого роста, с длинной бородой, значительно старившей еще молодое лицо. К тому же человек был не обрит, а имел длинные светлые волосы, чуть начавшие седеть по вискам.

Одет он был в длинный кафтан с двумя рядами искусно сделанных медных пуговиц, наглухо застегнутый до самого горла. В левом ухе висела тяжелая массивная золотая серьга, а на каждом пальце обеих рук, которые мужчина держал на коленях, сверкало по крупному перстню с драгоценными камнями.

Когда человек увидел меня, вошедшего в горницу, лицо его внезапно изменилось. Он сверкнул глазами на меня, а затем тотчас метнул взгляд на Блуда, но промолчал.

— Что, похож? — спросил негромко Боярин. — Как родной брат, верно? Вот и я говорю. Бороды только не хватает.

Я понимал, что Блуд устроил еще одни «смотрины», как уже устраивал со Свенельдом, но было непонятно, кто передо мной.

Мужчина не проронил ни слова в ответ, лишь пристально, с оттенком изумления, глядел на меня.

— Ну, Владимир, — обратился ко мне Блуд, усмехнувшись, — расскажи моему гостю о том, кого ты лечил по дороге сюда, в Киев. И все расскажи, от начала до самого конца.

В этот момент ко мне пришла догадка. Я понял, кто сидел сейчас в горнице боярина. Понял и то, для чего Блуд вызвал меня и требовал подробного рассказа.

Это был новгородский посадник Добрыня, явившийся в Киев в поисках своего сына Всеслава…

Что ж, замысел боярина становился мне понятен.

А почему бы мне не рассказать о том, что знаю и видел? Тяжело сообщать страдающему отцу о том страшном, что произошло с его сыном. Но ведь, в конце концов, совсем не я виноват в случившемся.

Стоя перед Блудом и Добрыней, я начал свое повествование о том, как конунг Вольдемар поручил моим заботам раненого мальчика.

Говорил о проведенной мною операции — не смог удержаться, ведь она была предметом моей профессиональной гордости. Потом рассказал о наших беседах с мальчиком, пока мы вместе плыли на струге с северными воинами.