Подмены

Пахло карболкой. А может, то была хлорка, я не особо разбирался в запахах временной жизни. Просто, когда в силу простой необходимости требовалось посетить пространство нужника, первым делом я обычно приворачивал клапан в носу, чтобы с наименьшими потерями одолеть эту устойчиво возникавшую преграду. В доме у дедушки, на Нижней Красносельской, пахло индийским чаем и маслом пачули. Дом наш почему-то всегда и всеми считался дедовым – не моим и не Анны Альбертовны, – его и больше ничьим. Так уж завелось, да никто из нас и не был против, хорошо понимая, что Моисей Наумович Дворкин – персона, личность, человек, гранд. И потому благоухание в квартире против Елоховки неизменно было мужским, отдавая горьковато-дымным, чуть пряным, немного мускусным, но и терпким, смолистым, тёплым, земляным. Как вымя у горной ламы. Так он шутил, мой дед, пребывая в добром настроении. Только откуда доставал он это неземное масло с нотой тихой доброй печали, зародившейся в каких-то иных, нездешних пределах, тоже никто из нас не знал – не раввин же, право дело, с улицы Архипова снабжал его. Говорили, кто-то приносил ему, из его бывших, кажется, студенток – но об этом мы тоже лишь догадывались. Кстати, лысину он стал перекрывать, отрастив себе длиннющие седые пряди, одновременно с появлением в доме устойчивого запаха пачули. Допускаю, что неспроста.

Дед неизменно присылал чай, отдельно от им же изготовленных сладостей, чтобы не получалось вповалку. Считал, душевный чай из чистого листа, не сдобренный никакой посторонней присадкой, подключает человека к небу. Два подключения – от чёрного и от зелёного. И потому чайная бандеролька помимо письма состояла, как правило, из двух холщовых мешочков – чёрный, для зимы, и зелёный, для лета; оба – с крупной выделкой чаинок, чтобы не получилось издевательства над благородным чайным кустом. Первый чайный привет от дедушки пришёл ещё до присяги. Я тогда сразу решил – половину заныкаю, другую – передам в воинское братство, на откуп и для установления первого контакта. Успел отсыпать оттуда и отсюда. И схоронил. Остаток вручить не успел – чаеразвеску обнаружили раньше, чем удалось красиво поступить самому. Тогдашний старослужащий, уже «дедок», недавно вступивший в закон, подобную возможность упустить никак не мог. Спросил меня:

– Вижу, жируешь, москвач?

Я, помню, растерянно развёл руками, пытаясь объяснить суть доброго намерения. Не дали. «Дедушка» сыпанул на кровать из обоих мешочков, энергично перемешал чаи пальцами и, сгребя получившуюся смесь в горку, поинтересовался:

– Про Золушку слыхал, артист?

Я кивнул, уже догадываясь о том, что последует дальше.

– Ну вот, – удовлетворённо согласился старший по жизни, – разберёшь за ночь и угостишь бойцов, лады? Чтоб и того пóпить, и другого заварить. По отдельности. Поня́л?

– Так точно, – отрапортовал я и отдал честь как положено.

Ночью пришлось копошиться, имитируя признаки деятельности. На деле же я просто подменил чайную россыпь на заныканный чай, тот и другой, и поутру представил плоды ночных трудов старшему: кучка почерней и кучка побледней, всё – чисто, вплоть до малой чаинки.

– Аккуратная работа, москвачок, – похвалил меня «дедушка» и добавил: – Ладно, живи пока, дальше поглядим, что ты за фрукт такой, мля.

Вечером, перед отбоем он вновь демонстративно смешал мои чаи в единый, заварил получившейся смесью крутой чифирь и пустил посудину по кругу, в общий прихлёб. Я, зажмурившись, тоже отхлебнул, чтобы не выделяться чистоплюйством, но одновременно решил, что дед Моисей никогда об этом не узнает, как бы дальше ни обернулась воинская карьера его любимого внука в городе Новозыбкове.

Удачно отыгранная история с «Золушкой» помогла – гнобить, начиная с «салажьего» возраста, не стали, простили и то, что «москвач», и что бывший студент, и что вместо нормального «поссать» обычно произносит сомнительное «сходить в туалет». Или вообще не сообщает о намерениях. А ежемесячные дедовы пряники добавляли не то чтобы уважения, но некоторым образом компенсировали природную неприязнь к выказываемым ненароком культурным проявлениям личности.

Туалет соединялся с помывочной коротким нечистым переходом. Пол там, как правило, не мыли, разве что иногда подметали. Влажной уборке подвергались лишь места солдатской помывки и справления воинской нужды. И потому этот душевой, хотя и короткий, лишённый окон перешеек, расположенный между унитазами и душевой, как нельзя лучше подходил для выяснения различий во взглядах на веру в её обобщённом аспекте, на самого Бога, единого и неделимого, и на саму жизнь – в общем и целом.