Подменыш

– Теперь им завладела тьма, – сказала Мириам, – и она не собирается отдавать его назад. Теперь тот человек из Новой Зеландии, приславший кусочек кроличьего меха от муфты своей девочки, теперь о нем подумай. Его девочка умерла от лихорадки, когда ей было пять, и они с женой думали, что никогда не справятся с этим, но не прошло и года, как у них появилась новая дочка, которой теперь пять, и хотя она ничуть не похожа на первую, она все о ней помнит, все, любимые игрушки, и места, и еду. Я думаю, это чудесно… представь, какое утешение она дает…

Перл посмотрела на часы. Стрелки не двигались. Время выпить, подумала она. Нельзя нарушать режим. Она подумала, что это должно быть ужасно – иметь ребенка, который помнит день своей смерти.

На стене был нелепый длинный ослик, которого она нарисовала в честь дня рождения детей. Из филейной части ослика торчали длинные иглы, к которым были приклеены клочки бумаги. А ниже, аккуратно уложенные, вздымались рулоны блестящих креповых лент, дюжина коробок с шариками, всевозможные дешевые и яркие подарки. Книжки-игрушки, колечки-трясучки, жвачки-хлопушки, наборы косметики, значки.

Она взяла один значок и стала медленно перемещать между пальцев. Там целовались невеста и жених. Снова и снова. На другом изображалась детская скакалка. Ноги скакали снова и снова, голова отлетала назад, веревка чертила полукруг.

Фрэнни нравилось прыгать со скакалкой. Перл слышала, как она напевала:

Охи-ахи, нужен знахарь.
У мамочки младенчик.
Ни девчонка, ни мальчонка,
А, как есть, младенчик[31]

.

– Я знаю, – сказала Мириам. – Мне надо перестать. На меня ведь люди полагаются. Живые люди. И я на них полагаюсь, доверяюсь чужакам. Скорби мои тяжкие, без конца и края, на пустом месте…

Она сжала губы.

Перл подошла к ней.

– Бедная Мириам, я могу помочь?

– Ой, нет, – сказала она мягко, с удивлением.

Она внимательно посмотрела на Перл, словно только что увидела ее.

– Ты дрожишь, – сказала она. – Тебе надо обсохнуть.

– Ну хорошо, – сказала Перл.

– Ты хуже, чем дети, – вздохнула Мириам. – Смотри, как запрудила мне кухню.

Перл пошла в библиотеку, где был бар. Восточный ковер перед буфетом с бутылками был весь истерт.

– Я тут не единственная, кто прикладывается к бутылке, – пробормотала Перл, наливая джин в стакан.

Голос Томаса застал ее врасплох.

– Аах, Перл, – сказал он, – твой вид сегодня положительно средневековый. У тебя болезнь того времени, истома и изможденность.

Перл взглянула на симпатичное, невозмутимое лицо Томаса. Взглянула на номер «Атлантика» на кофейном столике.

«Перл, смотри! – выкрикнул ребенок у нее в голове. – Я умею есть ногами!»

Дождь накрыл стекло искусственной ночью, словно темный архангел, а затем поднялся и исчез. В комнату падал тусклый свет прерванного дня.

Перл игнорировала Томаса. Она перевела взгляд на пол. За баром стояла мусорная корзина, сделанная из ноги носорога. В ней валялась смятая жестянка от газировки. Когда-то, наверно, этот носорог был прекрасным животным, хотя все, что он мог сделать, чтобы защититься, это изменить свою внешность до неузнаваемости. Перл стало от этого грустно.

Она вышла из библиотеки и начала осторожное восхождение по лестнице, стараясь не пошатнуться и не пролить стакан. На стене был алфавит, составленный из кривых веточек, приклеенных к куску гипрока. Идея его смастерить пришла на ум Трипу в три года. И еще там был рисунок по кафелю, выполненный Свит. На нем творилось что-то явно плотское.

К тому времени, как она достигла первого пролета, джин почти кончился. Она не помнила, чтобы прикладывалась к стакану, но не помнила и того, чтобы джин стекал у нее по ноге.

На втором пролете Перл сориентировалась по книжному шкафу, в котором стояли старые фотографии вперемешку с редкими первыми изданиями. Фотографии острова вековой давности. Семья сквозь поколения. Сплошь леди и джентльмены, в лодках и на лужайках. Дети, счастливо скалящиеся над чем-нибудь. Барбекю за каменным домом. Люди смотрят в яму, над которой крутится какое-то обуглившееся животное. Ветвь дерева, на которой сидят десять человек. И пейзажи, множество пейзажей. И конечно же, в центре всего этого отец-основатель, Аарон, и непутевая ма.

До того как у нее пошли дети, Эмма баюкала кроличьи шкурки и пела им.

Перл никогда не проходила мимо, не взглянув на фотографию Эммы. Ей представлялось, что между ними имеется некое карикатурное сходство. Ничего конкретного, но что-то такое, в общих чертах. Возможно, дело было просто в ее худобе. В тенях под глазами.

Разве не так почти со всеми, подумала Перл… мыкаемся со своими проблемами, живем и умираем столько лет, пока все это тянется, а в итоге нас будут помнить те, кто совсем не знал при жизни, по единственной фотографии, возможно совсем не похожей на нас…