Подменыш

Была авария. Стакан упал звездами. Ветер бил ее по ушам, как крыльями, большущими худющими крыльями. Перл закричала.

«Сука! – вот это слово. – Чокнутая!»

Она кричала, потому что та, кем она была, должна была кричать. Та, кем она была, больше не будет не кричать. Она собиралась умереть, и что тут поделаешь? Ничего тут не поделаешь. Человек, пытавшийся избить ее до полусмерти, пока она не умерла, ударил ее кулаком, и она почувствовала, как все стало плоским. Он говорил с ней. Он хотел, чтобы она знала, почему ее наказывают. Он держал ее за волосы и отвешивал ей оплеуху, а затем ждал немного, словно хотел, чтобы она поняла это, а затем отвешивал новую оплеуху. Это было больно. Она закричала. Она только что родила, несколько дней назад, и у нее еще там болело. Она родила много деток, и все роды были трудными, но она любила их всех. Это было ужасно, что этот человек бил ее сразу после родов, когда ребенок был рядом с ней, наверно в ужасе, наверно рыдая, хотя она не слышала в таком гвалте.

Человек толкнул ее на пол, и она попыталась отвернуться от ребенка, но ребенка там не было. Она падала, но, наверно, ребенок упал дальше. Она закричала.

Она увидела детей, столпившихся в дверном проеме.

Она увидела их за миг до того, как они ворвались в комнату и повалили на пол человека. Первым был малыш с круглой темной головой. Он накинулся человеку на шею. Плоть вздулась между его зубов.

Другой погрузил свое длинное лицо человеку в бок. Другой верещал и выдирал ему глаза.

Кровавый туман застлал Перл лицо. Они разрывали его. Они его грызли. Держали. Кто покрупнее, сидели на его груди, колотясь ему в грудь челюстями с глухим звуком. Она увидела оголенную желтую кость, оторванную руку. Последним усилием воли человек оттолкнулся от пола, приподнявшись на несколько футов. Его лицо повернулось. Перл его увидела. По нему текла кровь. Глаза были закрыты, губы – изорваны. Затем лицо исчезло. Под взмыленными головами.

Перл видела, что конец близок. Она посмотрела на эту свирепую, ревуще-невозможную сцену и приняла ее. Она увидела животных, их рты, полные мяса, вечное, потребляющее тленное. Она слышала тишину вокруг их всех, тишину утихшей бури. Тишину без криков, рева или плача. Только шевеление и насыщение этих смешанных монстров божьей бездны.

Перл болезненно поднялась на ноги. Ее ночнушка была изорвана. Она потрогала свое опухшее лицо. На пороге комнаты она увидела старуху, костлявую старуху, державшую Сэма на руках. Она была сильнее, сильнее, чем, вероятно, можно было вообразить. Однажды жил-был ребенок, который захотел убежать. Однажды жил-был ребенок, который захотел стать настоящим. Однажды у нее был ребенок, который не был ее. Он никогда не был ее, он никогда не хотел быть человеческим ребенком, как она давным-давно выдумала это.

Но вот они все.

Она вспомнила ночь, когда все умерли и собаки бегали вокруг нее. Но, конечно, умерли не все. Нельзя жить в мире, где умерли все.

Она вспомнила ночь, когда она упала. Было тепло, как этой ночью, и случилось что-то ужасное, как этой ночью. Был ребенок, который так и не нашелся.

Старуха смотрела на Перл издалека. Ее лицо никогда не было сдержанным, но всегда имело сердитый вид. Но теперь было не так. Старуха больше не сердилась на Перл. Перл получила прощение. Старуха больше не летала вокруг Перл у нее в уме, сердясь на нее из-за ребенка, летая кругом в уме Перл на ужасных крыльях. Старуха получила то, что Перл называла Сэмом, и была готова покинуть ее. Она оставляла Перл остальных. Она не оставляла Перл одну. Перл получила прощение. Перл больше не было.

Наружу, прочь от остова внутри. За ней последовали остальные. Она припала к сырой земле, которую так часто видела Перл из своей комнаты, из цветочного шезлонга у окон, где она лежала и пила. Теперь она стала этим видом, она стала пьяным видением, едва намеченным в темноте, зачаточным телом сна, который наконец-то вспомнили во всех подробностях.

Она припала там к земле, и они прижались к ней, тепло ночи в их шкурах. Она оглядела густую меховую оторочку над их глазами, их твердые черепные коробки. Она вдохнула различные запахи от их кожи, ощутила их черные зубастые челюсти. Они терли кислые изгибы своей кожи своими шершавыми языками. Они мягко расчесали ее спутанные волосы своими ногтями. Воздух был спокойным и свежим. Слышно было только дыхание животных в летней ночи. Животных, которые назывались детьми.

Животные, словно цветочки, в набедренных повязках корешков.

Животные, словно звездочки, со своими мигающими прошлыми жизнями.

Животные – часть одного большого животного, Бога, чье сердце стучит и никогда не сбивается.

Была летняя ночь. В женской, детской, животной домоформе Бога всегда было лето.

Глава семнадцатая