Подменыш

Перл увидела откинутую ногу Линкольна, грязные следы на плечах, саркастичный язык застыл, высунувшись между неподвижными губами, язык, этот красный заостренный орган, опасней любого штыря, непроизвольно тянулся к ржавой кабинке. Перл посмотрела на студень мертвого глаза. Он сделал свое дело. Смерть – это дело, как любое другое, которое человек заключает с себе подобными. Он казался прозаически литым, сухим, красным, пухлый прыщ на его заднице. Перл вспотела. Это было ужасно. Но были вещи поужасней. Перл их знала.

Перл увидела следы в длинной влажной траве, ведущие от двери к деревьям. Она услышала оттуда детское нытье, приглушенную ругань, и увидела, что темный край деревьев сместился вперед оттого, что они прошли там.

Заросли были, словно темное кружево.

Она увидела, как дети продираются сквозь заросли.

Она увидела их, очертания их одежд, симметрию их покроя. Она увидела их сверкающими точками нетленности, словно звездочки, только сейчас зацветшие на небесах.

Она увидела себя бегущей параллельно детям к дому. Ее усталые ноги барабанили по земле через новую ночь, продолжая хранить ее секрет. Упала звезда, оставив за собой дыру. Дом сверкал огнями. Пахло мышами и пролитым алкоголем. Неужели она раньше этого не замечала? И невидимые бревна, никогда не высыхавшие. Она слышала тяжелое дыхание детей в ручье позади нее. В доме свет горел во всех бессчетных комнатах, комнатах, которые построил Аарон, чтобы отгородиться от тьмы. Там тоже мог кто-то жить. Он построил эти комнаты своими руками, напуганный плотник, одна дверь повторялась снова и снова, ведя к другой или преграждая путь, в прошлое, на сотню лет назад, выполняя эти необратимые действия прошлого, составляющие память, из которой сделано время.

Небо беззвучно раскололось, разбилось, как яичная скорлупа. На миг Перл подумалось, что она могла бы увидеть, что там. Она подошла так близко… но она не хотела ничего выдумывать. Она не станет жульничать. Слишком поздно для этого, и она слишком далеко зашла.

Она достигла крыльца. На мокрых досках лежали листья. На плетеной качалке валялся детский свитер. Она вошла в дом вместе с ветром, зашелестевшим цветами в вазе. Она увидела Мириам. Сперва Перл успокоилась. Она подумала, что должна рассказать ей, и увиденное повисло шаром в воздухе между ними.

Она подумала, что скажет ей.

Она успокоилась, увидев ее, узнав теплые карие глаза, скорбное лицо, кормящие руки, знакомую юбку с лунатичными историями.

Играло радио. Оно вторгалось в мысли Перл. Говорил диктор с гундящим заговорщицким голосом. Радио было совсем рядом, на кухне. Она выключила его. Радио щелкнуло.

Звук был такой, как когда на нее смотрела старуха. Перл его слышала раньше. В голове у нее проплыла пелена – и снова поднялась, щелкнув при этом. Как когда открывается дверь.

Она услышала детский плач.

– Это Энджи, – сказала Мириам.

Она ковырялась с духовкой. Кажется, духовка барахлила.

– Ты бы пошла посмотрела, что с ней.

«Я должна сказать ей, – подумала Перл. – Я скажу ей правду об этом доме. Этот дом у нас в умах. Правда очень хитро отделена от Жизни».

Она прошла через кухню на звук детского плача и нашла Энджи в библиотеке, застрявшую под диванными подушками. Энджи вопила так, словно что-то разрывало ее изнутри. Она протягивала ручки к Перл.

Перл подумала, что ее беспокоят больные ножки. Она взяла ее на руки и почувствовала сквозь платье влажную тяжелую попку. Платье было длинным, вечерним, в красно-белую клетку, с большим ярким бантом спереди. Перл поцеловала волосы девочки, резко пахнувшие, и качнула ее на руках.

Энджи перестала кричать и стала спокойно смотреть в лицо Перл.

«Они оставили нас, да? – подумала Перл. – Нас двоих».

Она взглянула в невинное и не винившее ее детское личико.

Девочка затихла, но дышала с усилием. В комнате было тихо. На душе у Перл полегчало. Она подумала, что они будут винить ее. Но это неважно. Разве это важно?

«Поищи, – говорила Мириам, – я хочу, чтобы ты поискала».

Детей, говорила она. Их нигде нет. Положи, пусть лежит, говорила она. Волосы Энджи намокли от слез, как тряпка. Перл выжимала их руками. Девочка снова заплакала. Перл не могла успокоить ее.

«Они прячутся, – говорила Мириам. – Шутки шутят над нами».

Еда холодная. Темно. Начинается дождь.

«Она наверно не в себе, так плачет. Подогрею ей молока, – говорила Мириам. – Они напугали ее. Не знаю, что на них нашло, устраивать такое».

«У меня сегодня свой казус, – говорила Мириам. – Та женщина мошенница. Просила больше денег. Я ей столько уже дала. Больше дать мне просто невозможно. Она сказала, что видела, как мой Джонни плачет и убегает от нас, потому что я солгала о такой мелочи, как деньги. Она сказала, я сделала самое плохое на этом свете. Я предала веру ребенка. Она велела мне уйти. Она меня так расстроила. Я думала, она меня арестует».

Мириам побледнела. Рядом с глазом у нее задрожала коричневая венка. Она подняла руку и коснулась ее. Рука была очень белой, слишком белой, точно шея лебедя.