Подменыш

Она увидела охотника, ставящего силки, и ребенка, бегущего к ним: оббежал первый, задел второй, затем упал, и что-то щелкнуло в детской душе. Ребенком был Трип, он поднял взгляд, и глаза его были зелеными и выпуклыми, точно толстые мухи.

Ужас, ужас. Перл не могла перевести дыхание.

– Перл? – дверь открылась, и она увидела Томаса. – Перл, что ты делаешь? Где дети?

У Перл стучали зубы. Ее тело словно погрузили в лед. Ее тело вдруг посинело, и застыло, и отяжелело от холода. Воздух, который она силилась вдохнуть, был словно кипящий суп, вливаемый ей в глотку. Томас подошел к ней. Он казался расцвеченным насекомыми. Под его ногами хрустели мертвые стебли. Он помог ей подняться и отвел волосы с ее лица. Оно было чумазым и влажным. Она плакала. Он поцеловал ее.

Она не отстранилась. Его твердый язык был так непривычен ей. Он прижал ее к себе. Она подумала: что он почувствовал при этом? Когда ее груди прижались к его груди. Расплескались по его груди, словно кишки, выпадающие из брюха животного, и соски терлись об него своими слепыми глазами… Настолько различны мужчины и женщины. Как сырое и вареное. Как влажное и сухое. И даже больше.

Как-то раз, когда Питер и Трип сидели на крыльце, она услышала, как Трип сказал ей: «У дяди Томаса нет пипки, Перл…» Но он сказал, конечно же, не «пипки», а «кепки». Ребята сидели в кепках.

Ее челюсти заныли от поцелуя, но она не двигалась, не противилась. Зачем он целовал ее? Она не могла ответить ему. А он думал, что могла? Он провел рукой по ее маленьким грудям, по ее мальчишескому животу. Когда-то она полагала, что он здесь главный, что он за все отвечает, но это было не так. Никто не отвечал за то, что здесь творилось. Ее руки свисали вдоль тела. Его мужской рот целовал ее. Ее наполнялся слюной. Она делала это неправильно. Она чувствовала возбуждение и злость. Она забыла, как делать это. Но такое забыть невозможно. Можно просто расхотеть. Она смотрела, как он целует ее. Она словно смотрела с огромного расстояния, из другого времени, как целуются эти двое, словно она проснулась в прошлом сне.

Он запустил руку ей под платье, его пальцы оказались между тканью трусиков и влажными губами и протискивались внутрь. Ее колени начали сжиматься, но он поймал ее и мягко опустил обратно на пол. Она вдыхала потаенный запах, землистый запах. Ее тело ощущало наслаждение, но не ее разум. Ее разум в ужасе несся прочь, спотыкаясь, как горбатый ребенок. Она увидела маленьких животных на столе, стоящих кругом, неразрывно. Что за сорванцы они были. Дети Эммы, что за ангелы… Их наполнял восторг от своей тьмы, своих глаз, глаз животных, каждого из них, от улыбок на их лицах, улыбок на лицах подменышей.

Она была на спине. Он убрал свое лицо от ее и зарылся ей между ног. Он подсадил ее, закинул ее ноги себе на плечи и стал водить языком от свода клитора до самых ягодиц. Она съежилась под ним, словно бумажный стаканчик в огне, и, подобно горящей бумаге, раскрывалась, становясь податливой, и поднималась, истлевая.

Ее промежность трепетала, содрогаясь от ласково-грубых атак его языка. Затем он отстранился и снова прижал свой рот к ее рту, вдавливая ей в губы ее собственный запах, болотный, лунный. Она содрогнулась, ощутив, как ее рот наполняется ее соками, вдохнула его дыхание и почувствовала, как деревенеет в преддверии оргазма. Но затем вдруг, не успела она кончить, как в ней словно лопнула пружина. И она застонала от отвращения. Она когда-то так отчаянно пыталась быть нормальной. Но быть нормальной – это как держаться за шарик, шарик мира, такой ненадежный и полный ничтожных секретиков и страстишек. Она отпустит его. Это ведь так легко.

Теперь он обхватил руками ее голову, отводя ей волосы, пытаясь ее успокоить, говоря какие-то слова. Его голые мускулистые руки держали ее, но все, о чем она могла думать, это о костях в его руках. Она стала бороться. Хлипкий стол дрогнул, но устоял, маленькие животные дрогнули и полетели врассыпную, совершенно беззвучно. Она металась по сторонам, ее губы нашли его руку, легко державшую ее шею, она поймала ртом его руку и укусила со всей силы, впиваясь зубами в тяжелую плоть, до самой кости. Он, закричав, скатился с нее, и она поднялась на ноги и побежала.

Снаружи деревья шумели как водопад. В вышине вспыхнула молния, осветив купол небесной пещеры.

Глава шестнадцатая

Перл пыталась отгородиться от всего, кроме луга, по которому бежала. Луг поднимался к невзошедшим звездам. Ветер владел временем, которое ему вечно бросали, и толкал его ей в лицо. Ветер толкал память голосов памяти о детях со дна ее сердца.

Смотри на меня, Перл! Я могу коснуться дна. Могу коснуться дна бассейна!

Разве небо не похоже иногда на пещеру, Перл? Ни за что не хотел бы упасть в нее. В Англии как-то раз одного человека опустили в дыру под названием Элдонский провал, на глубину семьсот семьдесят футов, и когда его вытащили, это был безумный маньяк, и он умер через семь дней.