Подменыш

– Я этого не знаю… Он француз? Он говорит о стервятниках. Падальщиках. Я говорю о… я не знаю… – она резко встала. – Нам всем становится страшно, когда мы становимся старше, вот и все, мне кажется.

– Страх – это очарование ужаса, – сказал Томас.

– Это тоже чьи-то слова, да? – выкрикнула Перл.

Слова были, словно насекомые на стенах комнаты.

Насекомые, меняющие цвет, блекнущие и движущиеся, расползавшиеся по всей комнате.

– Давай вернемся на лодку, Перл. Не надо было мне говорить с тобой об этом, прости меня.

Он говорил холодно, отстраненно.

Они вышли из дома и пошли по улице. Небо ясное и какое-то чудное. День душный.

– Возможно, мы захватим эту бурю. Пора возвращаться домой, Перл, задраивать люки.

Он говорил с ней, как с собачонкой на поводке. Она шла за ним с жалким видом. Выпивка опустошила ее. Она думала о детях, ждавших их дома, по другую сторону воды. Она еле плелась. Другие люди обходили их. Она ведь пыталась? Ее мутило от этих попыток что-то прояснить, от разговоров. Мимо спешили люди со своими большущими лицами. Мир, манивший за собой людей, был просто розыгрышем, разве они не видели? Все может обратиться вспять за миг. Жизнь может быть на вкус, как цветы, как дорогое вино, которое купил Томас, но в итоге тебе не миновать похмелья.

На пристани их ждали Линкольн, и Мириам, и Шелли. Рядом стояли несколько коробок ярких дешевых игрушек. Перл было трудно смотреть на них. Что только дети придумают с ними? Она села в лодку.

Томас отдал швартовы. Катер вышел в гавань. Солнце мутно светило сквозь тощие лоскуты облаков.

Линкольн ел шоколадный батончик и вязал узлы на канате. Невозможные узлы. Кто бы распутал такие? Он тряхнул запястьем, и канат хлестко распрямился.

Впереди, на западе, куда клонилось солнце, сгрудились несколько лодок, кружа по кругу. Маленькие лодки с полицейскими звездами на белых бортах, вспенивая воду, перестраиваясь, отступая, распускали пену по воде. В лодки поднимали что-то крюками.

Мириам достала почту из сумки Перл и стала просматривать.

– Что там? – спросила Шелли.

Она теребила цепочку у себя на шее.

– Эта женщина заявляет, что первыми спасителями мира были овощи, – сказала Мириам, прижимая к коленям письмо, написанное крючковатым почерком, коричневыми чернилами. – Она из Северной Дакоты и пишет: «От воздуха, непригодного для дыхания, который сперва окутывал землю, овощи были его спасителями», и она приложила косичку из растительных волокон, состоящую из черенков двадцати трех овощей.

Мириам подняла маленький блеклый квадратик, сухой и морщинистый. Она засунула его назад в конверт и вскрыла другое письмо.

– А эта женщина прислала мне кусочек подгузника своего сына. Она заявляет, что когда этот подгузник положили на лицо ее мертвой сестры, та начала говорить.

– То есть она вернулась к жизни? – спросила Перл.

– Нет, она просто начала говорить.

– И что она сказала? – спросил Томас.

Мириам стала молча читать письмо.

– Она пишет, что ее сестра сказала: «Это не Дэнни толкнул меня, это коронер сбил меня».

– Зачем они положили подгузник ей на лицо? – спросила Перл.

– Я не знаю, – сказала Мириам с грустным, поникшим видом.

– Наверно, они что-то подозревали, – сказала Перл.

– Ты воспринимаешь вещи слишком буквально, – сказала Мириам.

Глава пятнадцатая

Когда они вернулись в дом, детей нигде не было видно. Двери были открыты. И ни звука.

– Они могут быть где угодно, – сказал Томас.

– Я пойду в бассейн и буду просто в нем сидеть, – сказала Шелли, отбрасывая волосы с шеи, – никогда не была еще такой липкой.

В доме стало как будто прохладнее. Мириам сразу пошла на кухню, а Томас – в свою комнату. Линкольн взял пиво из холодильника и пошел в сауну.

Перл стала медленно подниматься по лестнице. Она заглядывала в каждую детскую комнату, но там никого не было. Никто не прыгал на кроватях, как обычно, беспечно раскинув руки. Никто. Перед дверью своей комнаты она замешкалась. На лестничной площадке была сложена большая конструкция из деревянных кубиков. Дети вечно строили себе домики. Перл заглянула внутрь. Крыши на домике не было, и повсюду виднелись следы бурной деятельности без намека на порядок. Пластиковый ананас баюкал тряпичную куклу в колыбели. На камине, сложенном из камешков, прикорнул крикетный футляр. Все было устроено таким образом, чтобы изображать что-то такое, чем оно не являлось. Цветная бумага изображала коврики. Марки изображали книги. А рядом с домиком было море из зеркала.

Перл вошла в свою комнату и села на продавленный шезлонг у окна. Ее голову словно пронизали тонкие серебряные иглы. Она намешала себе выпить. Она хотела, чтобы ее кости зацвели, чтобы ее жизнь стала другой. Чтобы ее кости цвели, как цветущие посохи. Примерно как на карте Повешенного из колоды таро. Девочкой она предпочитала цветущие посохи, но они обозначали надежду, а надежды не было.

Она видела вдалеке фигуру Шелли, плавающей в бассейне от края до края.