Подменыши

Сатир, тем временем, тихо прошёл мимо шалаша, сказал «тс-с-с» проснувшейся Ленки и направился в лес. Несмотря на темноту, он быстро нашёл старый пень, поросший мягким, как кошачья шерсть, мхом, из глубины которого светились добрые глаза матери. Он улёгся рядом с ней, прижался щекой. Не торопясь и ничего не забывая, принялся рассказывать о том, что произошло с ним за последнее время. Мать слушала, тихо и убаюкивающе поскрипывала, гладила сына по голове, щурилась от радости. Зная, что не должен этого делать, Сатир рассказал, должно произойти через несколько месяцев. Услышав о скором отъезде в неведомые края, мать притихла, корешки её замерли, глаза потускнели.

— Если ты уйдёшь так далеко, я не смогу защитить тебя защитить, — разом опечалившись сказала она.

— Я знаю, — негромко откликнулся сын.

Плыли по воздуху редкие огоньки светлячков, на травы ложилась зябкая предутренняя роса, обещая хороший день.

Утром друзья сделали «тарзанку» и до вечера прыгали в реку под несмолкаемый лай Ленки, которой эта забава отчего-то не понравилась. Она прыгала вокруг них, шутя пыталась ухватить за голые ноги. Эльф с Тимофеем брызгали в неё водой и хохотали. Потом Сатир затащил её в реку. Через минуту она недовольно выбралась на берег, отошла на безопасное расстояние и продолжила лаять.

Ленке нравилась вода, но она предпочитала любоваться ею не приближаясь. Она часто и подолгу сидела на берегу, смотрела на реку: как она играет зеленоватыми струями, крутит крохотные водовороты, покрывается кучерявой рябью от налетающего ветерка. Ночью перед сном собака внимательно разглядывала отражения звёзд в воде. А они мерцали и переливались неверные и далёкие, словно светили из тёмных глубин со дна реки. Пропадали, появлялись снова, вздрагивали, как от испуга или внезапного смеха. Ленка качала головой, перебирала лапами и поскуливала, верно очень ей хотелось узнать, что это за чудо таится в бездне ночных вод. Налюбовавшись, она шла в шалаш и укладывалась там у входа на ногах Тимофея. Тимофей просыпался, спросонья бормотал:

— Нагулялась, пропащая? И ходит, и ходит где-то… Не спится ей. Ложись, давай, не ёрзай.

Белка взяла с собой гитару и вечерами часто напевала что-нибудь, светло и грустно глядя на огонь.

Детство было ласковым,
Детство было солнечным.
За руку, да по небу,
Да так безоблачно.

Пальцы её осторожно и ласково перебирали разогревшиеся струны. По щекам, ласкаясь, скользили тени, в глазах отражались искры, словно золотые рыбки в полыньях плескались.

— У тебя такое лицо… Не знаю… Будто ты старые письма сжигаешь, — сказал ей как-то Эльф, вороша веточкой яркие угли на краю костра.

Серафима, улыбнулась, словно очнувшись от дрёмы, кивнула головой.

— Да, что-то сентиментальное настроение нашло. Вспоминаю прошлое. Как-никак, скоро новая жизнь начинается. Надо подумать, подвести итоги.

С началом осени друзья стали собираться в город. Они сложили в рюкзаки своё скудное добро, оглядели насупившееся небо, посеревшую реку, дубы над ней, желтые листья, уносимые течением, жухлую осоку по берегам, шалаш, полтора месяца служивший им домом. Ветки, укрывавшие их жилище давно высохли, листья местами полностью опали, оставив после себя зияющие дыры. Шалаш стоял теперь жалкий и словно бы извиняющийся за свою немощь. Всем стало грустно, глядя на него, как будто они были в чём-то перед ним виноваты.

Сатир взял спички и через секунду робкий огонёк затрепетал на сухой листве. Вскоре весь шалаш был объят пламенем. Он расцвёл гигантским сияющим цветком над вечереющей рекой, потрескивал, гудел, словно умирающий воин пел себе реквием. Ленка заметалась, обежала вокруг горящего дома, оглянулась на хозяина. Тимофей молчал, заворожено глядя в огонь. Собака села возле его ног и завыла. Через полчаса от шалаша осталась груда тусклых, дышащих жаром углей.

— Странное ощущение, — сказал Эльф, когда они уже шли в сторону Москвы. — Как будто свой дом сожгли. А дом — это ось. Пусть ненастоящий, ненадёжный, временный, но всё-таки… Сразу как-то бесприютно стало…

Сатир, как и обещал, через знакомого адвоката быстро решил все вопросы с квартирой Тимофея. Вскоре её удалось сдать за довольно приличные деньги. Тимофея пристроили в школу, находившуюся всего в двух шагах от квартиры Истоминой. Старушка, когда узнала куда будет ходить мальчик со вздохом сообщила, что её внук когда-то эту школу окончил.

— Он ведь на золотую медаль шёл. Да… Но что-то с учительницей истории рассорился. Ершистый был, несогласный. Ну вы знаете. Она его и невзлюбила. Других учителей подначивала, чтоб они ему оценки занижали, — она вытерла уголки выцветших глаз безымянным пальцем, посмотрела в окно. — Ладно. Дело прошлое. К чему вспоминать.

Тимофей, когда узнал, что ему предстоит пойти в школу, не на шутку заартачился: