Подмосковная ночь

Но Лидия Константиновна, которую жизнь заставила обходиться без прачки и кухарки, вынудив саму готовить и саму стирать (что по тогдашним понятиям считалось немыслимым для барышни из хорошей семьи), оставалась щепетильна насчет некоторых житейских моментов. Ей представлялось неприличным сесть за стол без гостя, пусть даже этим гостем был тонкошеий юнец, окончательно взбаламутивший остатки прежнего уюта, сберегаемые с таким трудом.

– Мы должны подождать его, – объявила она.

Платон Аркадьевич не стал протестовать – не потому, что ему было нечего сказать, а потому, что по опыту имел возможность убедиться, что это бесполезно. Прошел час, другой. Опалин не возвращался. По земле протянулись длинные тени, ветер веял прохладой. Киселев отправился наводить справки, куда их гость мог запропаститься. Сторож, подумав, сказал, что видел его в саду вместе с фельдшером, но о чем они говорили – не слышал.

– Ну, говорили, а дальше что? – нетерпеливо спросил учитель.

Свешников пожал плечами.

– Ушли, наверное.

Первую весть о том, куда именно мог уйти Опалин, принесла запыхавшаяся попадья.

– Ваш-то, ваш-то! За что он доктора арестовал?

Решив, что Опалин вернется неизвестно когда, Лидия Константиновна и Платон Аркадьевич все же сели за стол, и оттого заявление неожиданной гостьи прозвучало, как гром среди ясного неба. Учительница дернула рукой и чуть не опрокинула тарелку с супом, добытым с таким трудом.

– Как доктора? – изумился Платон Аркадьевич. – Вы имеете в виду, Виноградова?

– Его, его!

– Но этого не может быть… – пробормотала Лидия Константиновна.

– Как же не может? Пантелея экспроприировал с телегой, доктора арестовал и до станции его довез, а там Терешин помог усадить его в поезд. Ехать-то доктор не хотел…

– Вот тебе, матушка, и Юрьев день, – неизвестно к чему ляпнул Платон Аркадьевич и сам смутился.

– И Горбатов ему помогал, – добавила гостья. – Все суетился, бегал вокруг…

– Как Горбатов? – вырвалось у учителя. – Он же всегда…

– Вот, вот, и нахваливал доктора, и говорил, какой тот знающий, а сам-то? Да! Я вам не сказала, что Кирюху он тоже с собой забрал…

– Кирюху тоже арестовали? – спросила Лидия Константиновна с трепетом.

– Ну, не знаю, но он поехал вместе с этим вашим в Москву. И доктора они повезли. И фельдшер с ними…

Лидия Константиновна, побледнев, отставила тарелку.

– Я… Может быть, вы хотите поужинать с нами?

И гостья осталась, но не смогла сообщить им ничего утешительного. На станции доктора видели несколько человек, и лицо у него было, как у приговоренного к смертной казни. С двух сторон его держали фельдшер и Кирюха, а Опалин занимался билетами, говорил с Терешиным, с Марфой, которая служит билетершей, и даже прикрикнул на кого-то из любопытных, которые случились поблизости, и велел им не задерживаться и заниматься своими делами.

– Я вам говорила, что он опасен, – не удержавшись, напомнила Лидия Константиновна учителю после того, как гостья ушла.

Киселеву кусок не лез в горло. Он пытался понять, зачем Опалину понадобилось арестовать доктора, и не видел даже тени логики, не то что ее самой. Вошел Свешников, объявил, что Даша рвется в дом и он не может ее сдержать. И вообще он не привратник, если уж на то пошло.

– Пусть войдет, – сказал Платон Аркадьевич.

Даша влетела вихрем и набросилась на них с расспросами. Она желала знать, правда ли то, о чем болтают в деревне – что Опалин арестовал врача и увез его в Москву.

– Мы знаем не больше, чем ты, Даша, – сказала Лидия Константиновна. – Как ни обидно признать, но похоже, что это так.

Даша расплакалась, стала сбивчиво говорить, что Кирюха, наверное, оговорил доктора, и что он наврал чего-нибудь Опалину, а тот, дурак, поверил. И хотя она ничего не знала и не понимала, что происходит, Платон Аркадьевич поймал себя на мысли, что Опалин действительно слишком молод и что кто-то из деревенских и впрямь мог оговорить несчастного Виноградова.

– Ваня все время общался с приезжими комсомольцами, – заметил он. – Что они-то говорят? Может, они знают, в чем дело?

По лицу Даши он понял, что она не спрашивала ни Проскурина, ни Демьянову, но что она ухватилась за поданную ей идею и теперь от них не отвяжется.

Когда дочь кузнеца ушла, кузнечики вовсю скрипели в саду. Платон Аркадьевич вяло доел куриное мясо, не чувствуя вкуса. Ему было неприятно признать перед самим собой, что Опалин сумел застать его врасплох. «Разумеется, это от глупости. Что-то ему наклепали на бедолагу врача… Неужели он сам не понимает, какая он свинья? Ведь Виноградов тяжело болен…»