Поднятые до абсолюта (СИ)

Зимич вернулся в дом, зачерпнул из ведра ледяной колодезной воды, от которой ломило зубы, и пил; останавливался, чтобы отдышаться, и снова пил.

— Холодно? — спросила Стёжка.

— Холодно, — ответил Зимич и поставил кружку на стол.

— Иди у печки погрейся.

Зимич покачал головой, надел валенки, накинул полушубок и снова вышел на мороз.

Дальше отхожего места он не бывал с тех пор, как попал в этот дом.

Мороз выхолаживал из головы тошнотворный туман, санный след вел к реке. Ни ветерка… Сосновые ветви гнулись под тяжестью снежных шапок, заиндевевшие иглы матово проблескивали в солнечных лучах. Наезженный путь скользил под ногами, а сугробы по обеим его сторонам доходили до пояса. Хорошая зима, снежная… Надежно укроет озимые, а весной напитает землю влагой. Зимич подумал об этом непроизвольно и сам удивился пришедшей в голову мысли. Какое ему дело до озимых? Неужели за три года он настолько сроднился с Лесом, что стал мыслить как простой деревенский мужик?

С тех пор как он сбежал из Хстова (чтобы не жениться на дочке булочника), жизнь его изменилась так круто, что он начал забывать университет, мостовые городских улиц и звонкий цокот копыт, веселые попойки, румяных девчонок, которых сажал на колени, кулачные бои на рынке по воскресеньям…

Угрюмых лесных людей Зимич видел и в Хстове. Их, в отличие от городской черни, принимала за равных даже знать: гордые охотники хоть и считались диким мужичьем, но заставляли себя уважать и с собой считаться ничуть не менее, чем с заезжими зажиточными купцами. Драгоценные меха составляли основное богатство Млчаны.

В отличие от купцов, охотники не любили ночевать в городе и, приезжая торговать, лагерями становились снаружи, возле Торговых ворот. Конечно, помериться силой с лесными людьми можно было и на базаре, и этим студенты тоже не брезговали: не так легко было студенту устоять в бою против молодого охотника. Но кулачных боев при всем честном народе, со строгими правилами и въедливыми судьями, студентам было мало — их тянуло на подвиги позабористей. И время от времени они предпринимали вылазки к охотникам, это называлось «за девками». Шалость, конечно, невинной не была, а охотники насмерть стояли за своих дочерей и сестер, что и требовалось бездельникам-студентам. Впрочем, так развлекались многие поколения хстовских парней.

В ход шли ножи и острые колья, но серьезных ранений Зимич почему-то не припоминал. Зато не раз и не два студенты оказывались в меньшинстве — когда охотники, сговорившись, встречали их сразу двумя или тремя лагерями. Вот тут студенты получали по первое число, и Зимич не был исключением: и тяжелые кулаки, и кондовые палки охотников запоминались надолго. Но если удавалось уволочь из лагеря молоденькую девчонку, даже одну на всех, студенты засчитывали победу себе. Все лесные девки были одинаковые: визжали и сопротивлялись, царапались и кусались, но, оказавшись вдали от своих спасителей, успокаивались. Очутившись в каком-нибудь кабачке, сначала смущались и прятали глаза, а потом, выпив вина и разрумянившись, показывали себя истинными жрицами любви. Все знали, что у охотников девственность не в чести и в жены они стараются брать либо беременных, либо успевших родить. Может быть, поэтому студенты в стычках с охотниками оставались живыми?

Это потом Зимич понял, что для охотников «шалости» студентов тоже были игрой, верней, не вполне игрой — ритуалом, а потому лесные люди относились к этому серьезно и по-деловому. И дрались честно, в полную силу: зачем отдавать своих девчонок слабакам? Охотники верили, что дети этих «шалостей» рождаются сильными и удачливыми.

В то лето по Лесу прошел мор, и целые деревни бежали от него в надежде спрятаться за каменные стены. Городские ворота закрыли наглухо, и беженцы лагерями стали вдоль хстовских стен: жгли одежду и прихваченный с собой скарб (по указу Государя). Новичков к лагерям не подпускали, боялись, что те принесли из Леса заразу. Некоторым разрешали войти в город (если в лагере за месяц никто не заболел): ссориться с охотниками Государю было невыгодно, но мало кто из горожан это понимал. Голодные, тощие, грязные, одетые в рубища с городской свалки, они проходили через ворота, низко пригнув головы. Их селили в купеческой слободке, пустовавшей с весны. В городе голод еще не начался, хватало накопленных припасов, но охотникам нечего было менять на хлеб.

Хстов дрожал от страха, в людей Леса бросали камни и поливали их помоями, трижды за лето горела купеческая слободка; гордые охотники, спасавшие своих детей, молча сносили унижения, словно собирая злость.