Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

— Пощадите, о пощадите, сэр! — старуха в мятом чепце молитвенно сложила худые бледные руки. По впалым щекам текли слезы. — Умоляю вас, полковник, простите, может быть, вы генерал, умоляю, я мать. Хотя бы младшего не уводите — Джонни еще нет шестнадцати… Мои мальчики ничего дурного не делали. Клянусь вам, сэр. Мы мирные люди. Клянусь богом…

— Не клянитесь, мэм, не употребляйте имени божья всуе. Ладно, младший пусть остается.

В темноте вели пленников, каждого двое, держа за руки. Браун шел впереди и сразу свернул к лесу. Сзади испуганно бормотал старик Дойль:

— Куда вы нас ведете, джентльмены? Там нет дороги… Там болото… Что вы с нами хотите делать? Сэр, капитан… Сэр, полковник… Там болото.

Браун слышал тяжелое прерывистое дыхание сыновей. Никто из них еще пи разу не убивал человека. Теперь им придется рубить, колоть. Стрелять нельзя. Выстрелы слышны далеко. Один из младших Дойлей крикнул:

— Они хотят убить нас… Проклятые янки… трусливые убийцы.

Глухой удар. Хрип. Снова удар — удар — хруст, Браун обернулся:

— Кровь за кровь! Да совершится правосудие.

Старик Дойль закричал:

— Пощадите… Ради бога… Пощадите мальчика!

Выстрел. Стон.

— Не стрелять!

Хрустящий удар. Клинок тесака на фоне звездного неба — блестящей полоской.

Удары снова и снова. Сзади вскрик — удар — захлебывающийся хрип. Бормотанье.

Срывающийся голос Фредерика, кричит, словно плача:

— Это мы сами убийцы, убийцы, злодеи… злодеи…

Голос Винера:

— Хватит, парни, они уже мертвы… Не рубите трупы.

Письмо в сером конверте. Прямые строчки, круглые писарские буквы.

Теперь старуха и ее сын будут довольны: умрет он, уже погибли его сыновья. Око за око… Поднявший меч… но не от меча, а в петле. Нет, все это не так. Он и его сыновья погибают в битве за правое дело. На их крови, из их могил взойдет посев свободы. А все те… Той душной ночью их необходимо было уничтожить, как змей, как ядовитые сорняки на поле, куда пришел пахарь. И не будет от них доброго семени.

Старуха Дойль злорадствует, пусть. Но борозды очищены, и теперь в них прольется праведная кровь…

…Все пошли обратно к дороге. Молча, не сближаясь друг с другом. Браун слышал прерывистое дыхание. Как после долгой тяжелой работы. Кто-то всхлипнул. Кажется, Фредерик. Кто-то отошел в кусты, мочился. Кого-то рвало.

— Очистить клинки землей.

Браун почувствовал, что ему трудно говорить обычным голосом. Гортань перехватывало тошнотой. Но он не смел ослабеть и сказал еще спокойнее:

— Очистить клинки. Здесь мягкая трава. Рукоятки оботрите травой.

Шли редкой цепочкой. Тоунсли встретили у дороги, он зашептал:

— Не знаю, кто вас научил, сэр, бог или дьявол. Но чтоб так прикончить безоружных, нужны именно послушные молодые люди, неопытные, неискушенные. Солдату это было бы не под силу. Я бывал и в боях, и в перестрелках, слышал, как воют команчи, нападая на засады… Но это… Не надо продолжать, сэр.

— Мечи обнажены. Мальчикам трудно потому, что у них добрые сердца… И вы добрый человек, Тоунсли, и я хочу быть таким, и в моем сердце теперь боль. Но мы должны исполнить долг.

Братьев Шерман в доме не было, — Генри уехал в прерии искать коров, отбившихся от стада, Билл заночевал у соседей. Его нашли у фермера неподалеку, где он с двумя собутыльниками уже спал. Дом не был заперт. Браун и сыновья вошли с обнаженными тесаками. Всех мужчин выводили но одному и во дворе допрашивали: кто, откуда, зачем приехал, участвовал ли в разгроме Лоуренса. Хозяину велели оседлать лошадь Билла Шермана, забрали три ружья, револьверы, кинжалы, порох…

Громоздкий, грузный Билл Шерман угрюмо и растерянно глядел на окружавших его врагов.

— Я вас узнаю, вы — старик Браун. И это ваши парни. Не вздумайте увести моего коня, я его найду и на Севере. Не махайте так грозно саблями, Билла Шермана нелегко испугать. И знайте, что память у нас с братом хорошая. Мы не забываем добра, но еще лучше помним обиды… Куда вы идете, джентльмены, там речка и нет переправы… А-а-ах…

Его тело столкнули в реку.

Уже светало.

Браун сказал:

— Вернемся на привал. Днем двинемся обратно…

Он видел, что сыновья суют в ножны окровавленные тесаки, не очистив. Хотел напомнить приказ, но не стал. Им трудно, пусть так.

В понедельник к вечеру вернулись, нашли Джона и Джейсона и нескольких стрелков из тех, кто возражал против уступок рабовладельцам, в другом лесу.

Джейсон вышел из дому болезненно возбужденный, глядя в лица отца и братьев, торопливо заговорил:

— Сегодня прискакал парень с Поттавотоми… Лошадь в мыле… Сам дрожит от страха. Он сказал: там в субботу убили пятерых из тех, кто за рабство… Убили порознь… среди ночи. Он сказал, все говорят, что их убил старик Браун… все очень напуганы и возмущены. Отец, это правда? Это сделал ты?

Джейсон с детства не мог видеть крови, бледнел, его тошнило. Когда резали курицу, он убегал. Неужели он теперь будет испытывать отвращение к отцу?

— Я никого не убивал. Но я одобрил это…

— Отец, это… Это страшно. Это бессмысленное злодеяние… Мне очень больно, что оно свершилось.

— Бог мне судья. Это было необходимо. Понимаешь, необходимо. Чтоб защитить нас, чтоб защитить всех.