Подношение ушедшей эпохе

Он схватил меня и потащил от подъезда прочь, в темноту сиреневых кустов, вернее, попытался тащить туда. В последний момент я зацепилась обеими руками за ручку двери подъезда, дверь с тоскливым скрипом открылась, высветив пустую площадку первого этажа. Я знала, что собирался сделать со мной Вадим, знала не умом, а всем своим девическим существом, и знала, что это нельзя, что это преступление, катастрофа. Он пытался отцепить меня от двери, он был сильнее и страсть удваивала его силы. Но мои силы утраивал ужас. Мы боролись молча в весенней вечерней сиреневой тишине, которую нарушало только наше прерывистое дыхание и бешеный стук сердец. Почему я не кричала? Потому что и теперь я любила его, любила…

На первом этаже открылся лифт, из него кто-то вышел, направился в нашу сторону. Мой пылкий Ромео отпустил меня и скрылся в темноте. Я рванулась к лифту, чуть не сбив с ног соседку по дому, и почувствовала себя в безопасности только тогда, когда двери лифта – медленно, очень медленно – за мной закрылись.

Больше я не видела Вадима. Никогда в жизни.

24 Ноября 2000 г.

8. ВЫСОТА

Ее звали Наташей Коваленко, а за глаза – просто Ковалешкой. Это было жизнерадостное, доброе существо с широко распахнутыми в мир глазами, по любому хоть сколько-нибудь положительному поводу произносящее:

– Му-у-аа! – это был ее смех.

Наша семья только что вернулась в Москву из Мончегорска. Стояло очень жаркое лето 1976 года. Я бегала по двору и, оступившись, упала, разбила себе нос. Ковалешка подбежала ко мне и листом подорожника, смоченного слюной, прикрыла ссадину. Так мы познакомились и подружились. В детстве дружба, как известно, завязывается легко. Ковалешка стала моей верной спутницей и подругой.

Мы жили в Чертаново, тогда это была окраина Москвы, рядом с Битцевским лесом. Родители утром уходили на работу, возвращались вечером, и мы после уроков были предоставлены сами себе. Ватага беспризорных детей слонялась по дворам и лесным тропинкам, ища себе занятия. Как-то так получалось, что я всегда оказывалась лидером и заводилой. Сперва, насмотревшись в соседнем кинотеатре вестернов, мы играли в индейцев. Носились с воинственными воплями по лесу, мастерили луки, лазили по деревьям. У меня был отменный нож, который мы учились метать в цель, не сильно, однако, в этом преуспев. Я, естественно, была вождем племени – то Оцеолой, то Виннету, то Чингачгуком. Мы резвились, очертя голову, забыв обо всем на свете.

Однажды залезли в незапертый подвал. Там по всему периметру тянулись огромные трубы, что-то гудело, кое-где были повешены большие термометры. Мы сняли термометры и разбили их. На бетонном полу образовалось целое озеро ртути. Какое было упоение – играть со сверкающими шариками ртути, то разбивая их в мелкие брызги, то скатывая в одну дрожащую и бликующую лужицу! Никаких угрызений совести мы, малолетние бандиты, при этом не испытывали.

Жители окрестных домов, особенно обитатели нижних этажей, устраивали вокруг своих жилищ настоящие сады и даже огороды. Сажали фруктовые деревья, цветы, морковку и укроп. Для этих садоводов наша пестрая ватага была настоящим бедствием. Дождавшись темноты, мы забирались в заповедные дебри и рвали что попало: яблоки, вишню, нарциссы и тюльпаны. Если нас «засекали», мы с улюлюканьем и бешеным хохотом бросались прочь, и что с нами могли сделать старухи, бранящиеся и потрясающие кулаками из окон?

Некоторое время спустя мы научились побираться, с плаксивым видом вымогая у прохожих мелочь на мороженое. Как ни странно, нам хорошо подавали, и на выручку мы покупали торт «Москвичка» и несколько бутылок газированной воды, устраивали «пикник на обочине».

Мне купили пару волнистых попугайчиков, и Ковалешка упросила родителей, чтобы птиц купили и ей. Мои питомцы оказались очень чопорными особами: только целовались, кормили друг дружку и чистили друг дружке перья. Наташкины оказались куда более сговорчивыми: они только и делали, что вовсю занимались любовью, и вскоре Наташкин отец открыл небольшой бизнес: стал продавать молоденьких попугайчиков на Птичьем рынке.

Лес под натиском гуляющего в нем народа стал потихоньку превращаться в лесопарк. Исчезли лоси, почти не стало белок. Народ возвращался из леса с огромными охапками ландышей, колокольчиков и купальниц. Все это больно ранило мою душу будущего биолога, и я решила превратить нашу бродячую ватагу в юных натуралистов. Мы сшили зеленые повязки на руки и, стоя на выходе из леса, стыдили неумеренных любителей лесных цветов. Некоторые действительно смущались под нашим натиском, но находились и такие, которые ругались, что, впрочем, нас не смущало. Но лес мы не спасли: постепенно исчезли в нем и ландыши, и колокольчики, и купальницы…