Подонок

Андрей смотрит с вежливым удивлением.

– Прости?

– Нельзя читать чужие записи!

– А клеветать можно? Обвинять в нападении, которого не было?

На это мне нечего ответить. Тихомиров медленно, словно давая мне возможность обдумать его слова, протягивает руку.

– Хочешь батарейки – дай сюда. Иначе снова темнота.

Больше всего на свете мне не хочется лишиться лампы, и я, скрепя сердце, отдаю тетрадь.

Потом понимаю: стоять больше не смогу. От сна в неудобной позе ноет все тело, а нога, забытая в порыве злости, начинает противно ныть. В комнате больше некуда лечь, только рядом с Андреем, и я, стараясь держаться как можно дальше от него, опускаюсь на постель. По телу разливается блаженство.

Я вполне могу уснуть, да не дает странное, не испытываемое прежде, волнение. Я что, нервничаю, что ему не понравится?!

Он ужасно медленно читает! То есть… наверное, разбирает мой почерк, типично математический, с сокращениями и каракулями, но неужели нельзя читать быстрее?

– Давай поговорим, – наконец не выдерживаю я.

Поворачиваю голову и смотрю на точеный профиль мужчины. Красивый.

– О чем?

– О том, что случилось. Что я… сделала.

– Здесь не о чем говорить.

– Может, и так. Но мы все равно здесь. Я могла бы… приготовить ужин.

– Что? – у него вырывается смешок.

– Ты не умеешь готовить. Я могу что-нибудь сообразить. Я не сбегу, уже видела, что бежать здесь некуда. Просто… хочу выйти на часок. Почему нельзя?

– Потому что я тебе не верю. Ты, Лиана Сергеева, маленькая лживая сучка, которая не способна говорить правду. И однажды я уже помог тебе, помнишь? Подвез маленькую девочку, случайно оказавшуюся на улице поздно вечером.

– Не случайно.

– Что?

– Скажу, если выпустишь приготовить ужин.

Андрей поднимается, бросая тетрадь.

– Что бы это ни было, мне плевать.

***

Мне хочется схватить ее за плечи и трясти, пока Лиана Сергеева не превратится в ту, чей образ рисовался годами. Я начинаю ненавидеть ее не за то, что она натворила, а за то, что творит сейчас.

Грех у нее очень простой: она живет.

Даже запертая на чердаке, она умудряется жить, в то время как я вишу в пустоте, без каких-либо видимых перспектив. А она живет, борется, не боится просить, пишет рассказ. Интересно пишет, дрянь такая. Даже продираясь через отвратный почерк и исправления невозможно не следить за сюжетом. Он очень напоминает те книги, что я читал в юности и однажды мечтал прочитать Мите. Но не успел.

Я спускаюсь вниз и долго сижу перед ноутбуком. Сначала пытаюсь просматривать ленту новостей, потом просто кликаю мышкой на первые попавшиеся ссылки. Медитативное состояние, но абсолютно бессмысленное.

Есть не хочется, но надо что-то приготовить. Завтрак не понадобится, Сергеева, после сна за столом, проспит всю первую половину дня. Но с обедом и ужином надо что-то решать, желательно за один раз.

Черт, как женщины это делают? Надя вставала утром, чтобы сделать завтрак. Сначала мне – яичницу, бутерброды, иногда сырные оладьи или салат. Потом варила кашу для Мити. На обед – обязательно свежий суп и второе, на ужин экспериментировала с рецептами или готовила что-то из моих любимых блюд. Меня не поражало мясо по-китайски вечером в понедельник, не восхищала утка в прованских травах. Это было вкусно. Иногда не очень. Но это было.

Я смотрю на шкаф с продуктами и прямо ощущаю в голове пустоту. Сварить суп? Закинуть в мультиварку куриное филе? Или снова полуфабрикаты? Меня и самого подташнивает от химозных наггетсов или замороженных блинчиков с мясом. Но на кулинарные эксперименты нет ни времени, ни сил.

Да как они реально каждый день по три раза встают к плите?

Внутренний голос мстительно шепчет: "это ты еще убираться не начинал".

Останавливаюсь на макаронах и курице. Филе порезать, замариновать и – в мультиварку на тушение. Макароны сварить, промыть и разделить на два приема. Ничего с Сергеевой не сделается, поест два раза одно и то же. Она не на курорте.

Мысли о том, что она сказала, никуда не уходят. Я режу мясо и никак не могу прекратить вспоминать. Ну да… этого следовало ожидать. Ее признание не стало неожиданностью. Каков шанс, что в пусть не большом, но все же крупном городе на темной пустой улице я встречу именно дочурку человека, который мне мешал?

Придется обдумать пару важных вопросов.

Первый: насколько двенадцатилетняя девчонка могла противостоять отцу?

Второй: сколько в случившемся вины идиота, который подвозит чужого ребенка до дома вместо того, чтобы вызвать ментов и заставить их навешать по самые уши нерадивой семейке?

Вопросы риторические, а вот пиздец, который из-за них произошел, вполне себе реальный.

Бросаю готовку на полпути и поднимаюсь на чердак. Сергеева спит, прижав к себе эту гребаную тетрадку с рассказом, который я не успел дочитать. Но просыпается, едва я захожу. Сон у нее чуткий, поверхностный, и я даже начинаю сомневаться в собственной уверенности, что ночью она притворялась.

– В душ пойдешь? – спрашиваю.

– Да! – тут же вскакивает, сонная и взъерошенная.

– Тогда ответь на вопрос. Что он тебе сказал?