ПОДОНОК

– Я тоже пирога хочу. Могли бы при мне и не чавкать.

Оказывается, я на автомате продолжала жевать пирог и сжимать дрожащими пальцами чашку. Я ее тут же поставила и глотнула кусок теста.

Глава 13

Он ее ненавидел, и в то же время рядом с ней его трясло от эмоций. От самых разных, начиная с дичайшего раздражения и заканчивая совершенно неуместной нежностью. Да, она умела пробудить в нем нежность, притом совершенно неожиданно, и он не умел и не мог это контролировать. Выбившийся из-за уха тонкий завиток волос, покрасневшие щеки, улыбка только лишь уголками губ. Он никогда не думал, что его может так сильно накрыть и не отпускать. Ни на секунду и ни на мгновение. И ведь было до хрена телок. Самых разных. Он пресытился сексом на полжизни вперед и даже представить не мог, что может вот так вести от женщины. Как наркомана конченого от первой дорожки кокаина, так и его от ее присутствия и запаха.

 Когда первый раз ее в больнице увидел, подумал, что мог бы ее убить. Свернуть ее тонкую лебединую шею до характерного хруста и испытать истинное наслаждение. Пришла позлорадствовать его травме, вкусить сладкое чувство собственного превосходства. Она и так всегда смотрела на него свысока. А сейчас, когда он беспомощно лежал на кровати и не мог пошевелиться, это было более чем унизительно – принимать от нее помощь и сочувствие. Она была последней, кого он хотел бы здесь видеть. Красивая, глянцевая с идеальной причёской в отутюженном темно-сером костюме и персиковой блузке. Стройные ноги затянуты черным капроном, и туфли на невысокой шпильке. Все в ней какое-то породистое, дорогое, шикарное… не для таких жалких и убогих плебеев, как он.

Смотрел на бледное лицо с аккуратно очерченными скулами, маленьким носом и этими ее всегда широко распахнутыми глазами с тяжелым глубоким взглядом. Красивая до боли в каждом суставе и скрежете стиснутых зубов, потому что теперь еще более недосягаемая для него, чем раньше. Первое время Вадим делал все, чтоб ее прогнать. Чтоб ушла, чтоб не заботилась о нем, не смотрела на него вот в этом состоянии… потому что он хотел, чтоб она видела его иным. Сильным, мужественным. Сексуальным. Чтоб смотрела на него. Как там. На остановке. Когда ее глаза заблестели самым примитивным блеском, и он почувствовал ее возбуждение так, что самого трясло и лихорадило. Бл***, он готов был отдать все что угодно за возможность вернуться туда назад, нагнуть ее над этой лавкой и жестко и безжалостно отыметь сзади, или усадить к себе на колени и остервенело насаживать на свой каменный член, обнажив ее большую грудь и ловя жадно открытым ртом напряженные соски. Он помнил, как они натягивали материю ее мокрого платья. И от понимания, что теперь никогда, ненавидел их обоих еще больше. Себя прежде всего. Потому что жалкий слабак и никчемный безногий червь уже никогда не осмелится…

Да она на него так больше не посмотрит. Для нее он теперь убогий и больной. Поэтому пусть катится к такой-то матери. Убирается на хрен из его жизни. С ее никому не нужным сочувствием. С ее благородством. Которое не вызывает ничего, кроме раздражения. Так было первые дни… точнее, первый день.

Вадим думал, она уйдет. Слишком грязно для нее, слишком приземленно. Надоест играть в спасительницу и свалит наконец-то на свою чистенькую работу. С ней рядом он, как назло, вел себя словно мальчишка, словно побитый щенок, кусающий того, кто хочет его накормить, чисто из собственного жалкого бессилия, показать, что может. И Вадим это понимал. Только ни черта не мог с собой поделать. Когда собралась его с ложки кормить, думал выбьет на хрен эту ложку и тарелку.

Мамочка, бл*дь! Только от одной мысли, что она его воспринимает как ребёнка, Вадима начинало трясти в приступе дикой ярости. Ходит здесь, показывает свое превосходство, когда он… Нет, Вой себя не жалел. Он принял все как данное, потому что до хрена дерьма в этой жизни натворил, до хрена рисковал, и рано или поздно так должно было случиться. Бессмертных и резиновых людей не бывает. Но хуже всего было то, что вот этим своим риском он похерил мечту, всю цель своей жизни растратил на пять минут гонок, в которых потерял друзей и сам остался живым куском мяса с глазами. Щелчок пальцами, и жизнь раскололась на «от» и «до» гонок.